В борьбе за трон

– Ваше величество, – ответил Бэкли, – я сознаюсь в своей вине. Граждане Лондона требовали подобного обещания, время не терпело…

Он запнулся, потому что Мария обернулась с такой торжествующей улыбкой к духовнику, что Бэкли овладело недоброе предчувствие: ему, очевидно, грозило предательство.

– И тогда вы совершили подлог, обманули нас и лондонских граждан! – воскликнула королева, но с таким взглядом, который опять совершенно успокоил Бэкли.

– Ваше величество, – подхватил он, – если я виновен, то покарайте преступника, вот вам моя голова!

– Милорд, вы хорошо знаете, что мне было бы тяжело приказать казнить кого-нибудь, кто совершил преступление ради меня. Но правосудие должно идти своим чередом, и лишь после того, как вы сознаетесь во всем, я буду в состоянии судить, может ли королева даровать помилование там, где простила принцесса. На подложном документе мой герб из воска; это – печать, никогда не выходившая из моих рук; объясните мне, как приложили вы ее к письму?

– Ваше величество, я проник в ваши покои, чтобы умолять вас подписать тот документ, и нашел вас спящей…

Бэкли снова запнулся. Он ожидал, что Мария уже ради большего правдоподобия затеянной ею комедии прикинется возмущенной, хотя надеялся, что это показание приведет ее в восторг. Между тем она так порывисто вскочила с места и так грозно, с таким яростным гневом взглянула на него, что он невольно попятился и вздрогнул. Затем она подошла к нему, ударила его веером по лицу и, точно стыдясь своей запальчивости, отвернулась.

– Вы слышали, милорды, – воскликнула она, – этот человек осмелился проникнуть тайком в наши покои! Уже за одну подобную гнусность заслуживает он смертной казни. Пусть палач чинит ему дальнейший допрос, эта бесстыдная дерзость истощает наше терпение.

Бэкли побледнел, как смерть. То не было притворство, то была беспощадная ненависть. Но возможно ли это? Могла ли Мария замышлять гибель того, кто с благороднейшим доверием жертвовал для нее своей жизнью?

– Ваше величество, если вы станете отрицать, что благосклонность ваших взоров могла дать мне смелость надеяться, что мои услуги придутся кстати, тогда, конечно, я был тщеславным дураком, – произнес Бэкли.

– Да, – со смехом перебила королева, – вы как раз были им! Милорды, этот граф Хертфорд оказывает мне честь, намекая, что я ему нравилась и благосклонно смотрела на это… Может быть, он даже надеялся почтить меня своими ухаживаниями, которые отвергла шотландская девица из шинка. Слыханное ли это дело? Милорды, вы видите, мы подверглись большой опасности; граф Хертфорд добирался только до нашей печати, чтобы, пожалуй, составить еще другой подложный документ!.. Вон его отсюда!.. Нам противно видеть его.

Бэкли не мог долее сомневаться, что он погиб. Этот тон выдавал слишком явно оскорбленное тщеславие раздраженной женщины, чтобы верить еще в комедию.

– Ах! – воскликнул он. – Я вижу, что был глупцом, так как поверил словам лживой женщины! Вы сами написали тот документ и обещали мне свою любовь, если наш замысел удастся.

Но по знаку Марии сыщики Тауэра схватили его и стали вязать ему руки.

– Заткните ему рот! – грозно крикнула королева, и злобный, торжествующий смех исказил ее черты. – Так как он берет назад свое признание, то должен показать правду при пытке. Однако еще раньше, чем его обесчестят и разобьют его герб, я приказываю, чтобы он дал удовлетворение моей камеристке, Екатерине Блоуэр, за то бедствие, которое навлек на нее. Пусть их сочетают браком, который я тут же удостоверю, равно как и то, что к графине Хертфорд, обреченной на вдовство в самом коротком времени, перейдет по наследству все состояние ее мужа. Кузнеца я повелеваю отпустить на свободу, слугу графа Сэррея также, но последнему тауэрский палач должен предварительно отсчитать пятьдесят ударов розгами, чтобы он остерегался впредь служить мятежникам.

– Ваше величество! – воскликнул бледнея Уолтер. – Мне розги?.. Нет, лучше смерть! Ведь я шотландский дворянин.

– Тогда число ударов должно быть удвоено, – злорадно улыбнулась Мария.

Полицейские стали бороться с Уолтером, который в слепой ярости хотел броситься на королеву.

Его повалили наземь; однако, несмотря на увещания кузнеца, он с зубовным скрежетом грозил местью и сжимал кулаки.

– Доложить мне о нем после экзекуции! – воскликнула королева. – Во всяком случае, заковать его в кандалы, потому что он кажется закоренелым бунтовщиком.

С этими словами она хотела удалиться из зала. Однако на пороге последнего одна из ее дам, стоявшая последней в свите, упала к ее ногам и стала молить:

– Помилуйте Уолтера Брая, помилуйте!

– Глупая женщина! – возразила королева, не обращая больше на нее внимания. – Она умоляет за человека, который отдал ее в жертву бедствию, после того как спас от позорного столба.

И она прошла мимо стоявшей на коленях женщины, направляясь по длинному ряду комнат к угловой башне, из окон которой был виден малый двор Тауэра.

II