В борьбе за трон

– Неужели вы полагаете, что мое зрение иначе устроено, чем ваше, или что я более, чем вы, равнодушен к судьбе вверенного мне ребенка?

– Во всяком случае, вы ошибаетесь, думая, что я мучусь ревностью, – заметил Сэррей, несколько придя в себя от изумления. – Я озабочен, взволнован, но не ревную.

Уолтер, покачав головой, сказал:

– Сэррей, я думаю, что вы сами ошибаетесь. Безобразная внешность этого пажа достаточно уравновешивается его внутренними достоинствами, глубокой преданностью и сильной привязанностью к нам. Именно потому, что Филли безобразна и уродлива, опасность тем более велика, так как, считая себя застрахованным от любви, вы объясняете свое чувство лишь как участие и сострадание. Любовь, которой не замечают, не считают возможной, обыкновенно пускает наиболее глубокие корни, и мне становится страшно за эту бедную девушку при мысли о том, что она узнает, что такой человек, как вы, может любить ее, а Дадли, который не стоит вашей подметки, презирает ее. Однако поспешим за ними. Я забочусь о Филли, а не об этом тщеславном фате. Возьмите меня с собой! Как видите, ваша тайна давно разгадана мною.

Можно себе представить удивление Сэррея, когда он убедился, что его опасения оправдались, что Уолтер догадался о том, кто Филли, и что он даже видел больше, чем мог подозревать он сам.

Уолтер полагал, что он полюбил Филли, и допускал это даже при условии, что она действительно урод!

В человеке есть одна странная черта: когда другие откроют ему глаза, он может сразу поверить в то, что считал невозможным. Завеса самообмана поднимается, он заглядывает в собственную душу глазами третьего лица и делает выводы самые неожиданные для себя, видит ясно то, чего раньше не замечал. Кто любил когда-нибудь, тот поймет это чувство.

Пока Сэррей и Брай отправлялись в Сен-Жерменское предместье, Филли побежала вперед и достигла домика раньше Дадли, который, как было упомянуто, поджидал поблизости наступления условленного часа свидания. Филли уже с утра осмотрела место и решила, что должно было существовать два входа; в садовой стене не было подъезда, следовательно, он должен был быть на другой стороне сада, выходя на другую – параллельную ей – улицу.

Филли помчалась через ближайший переулок и нашла то, что искала. Ворота были заперты, но в этом месте можно было легче перебраться через стену, во-первых, потому, что на воротах были поперечные балки, а во-вторых, потому, что место здесь было пустынное и не представлялось вероятия встретить кого-нибудь в такой поздний час.

Филли вскарабкалась на стену, спрыгнула с нее и очутилась у изгороди, окружавшей садик. Она заметила свет, проникавший сквозь жалюзи в окнах верхнего этажа, и это навело ее на подозрение, так как она слышала, как старуха сказала Дадли, что наверху спят и нужно держаться потише.

Филли пробралась в дом, а затем вверх по лестнице. Ярко освещенный коридор, ковры и роскошь указывали, что здесь находится какое-то общество, которое явилось, быть может, с целью кутежа, а быть может, находится в связи со свиданием в нижнем этаже.

В коридоре было слишком светло и негде было укрыться; но Филли еще раньше заметила, что над первым этажом был выступ в стене, по которому шли всевозможные орнаменты. Она открыла коридорное окно, выпрыгнула из него и стала пробираться по чрезвычайно узкому выступу от окна к окну, прислушиваясь, пока наконец не услышала голоса.

Спорили достаточно громко, и первые слова, которые услышала Филли, сразу приковали ее внимание.

– Какая польза нам в том, если с помощью гугенотов мы нападем на королевский дворец и свергнем Гиза? – послышался мужской голос. – Ведь вместо Гиза власть захватят Конде и старик король Наваррский. Откуда возьмем мы сил, чтобы избавиться от этих союзников? Король прибегнет тогда к защите гугенотов, и наше дело будет проиграно.

– Нужно сделать так, чтобы Конде не успел использовать свою победу, – возразил голос Екатерины Медичи. – Они – не более как орудие, которым мы пользуемся, и, как только успех будет достигнут, можно уничтожить орудие.

– Ваше величество, тогда король окажется в их руках и станет их орудием.

– Тогда король будет нашим пленником.

– Все же он – король, и ему нетрудно будет тогда разгадать, кто истинный виновник замысла.

– Пусть догадывается, лишь бы он был лишен возможности продолжать свои безумства. У меня есть еще сыновья, которые могут заменить его.

– Вы хотите принудить короля к отречению?

– Отречься или умереть! Для меня он – не более как неудачный сын, который тяжело оскорбил меня и своими глупостями привел страну к гибели. Он не захотел мстить за смерть своего отца, он – игрушка в руках Гиза, пусть же он теперь посмотрит, кто спасет его: убийцы его отца или Гиз.

– Говорят, что Монтгомери находится в лагере Конде?

– Ведь я говорила, что он бунтовщик, но Франциск почему-то освободил его.

– Было бы выгоднее, пожалуй, пока пощадить англичанина. Монтгомери догадается, откуда идет опасность, и предостережет Конде. Я не доверяю этим союзникам; они видят нас насквозь, и кто знает, не перехитрят ли они нас.