В борьбе за трон

– Я хотела пощадить тебя. Тут моя спальня, и в ней я хотела помечтать о счастье. Взгляни, какой магический свет! Посмотри на свое изображение в зеркале, мой пылкий Адонис! А тот, кто здесь утопал в блаженстве, может потом освежиться в душистой купальне. Древние греки умели наслаждаться жизнью и научили нас этому. Они натирали свое тело благовонными маслами и венками украшали свои кудри. Из купальни они выходили на воздух в теплую ночь, когда соловей поет под цветущим жасминным кустом. Посмотри на эту беседку, – прошептала Фаншон, увлекая Дадли в садик, – здесь можно предаваться блаженству; темная листва окружает белые плечи влюбленных там, на подушках; нежный ветерок обвевает горячие щеки, а пылкие сердца мечтают о вечной любви.

Дадли был отуманен страстью; его мозг пылал, пульс бился как в лихорадке. Он бросился к ее ногам и прошептал:

– Фаншон, ты победила. Возьми мою честь, мою жизнь, но услышь меня!.. Ты – дьявол-искуситель!

– Ты откроешься мне? – улыбнулась красавица и привлекла его к себе на софу. – Ложись у моих ног, голову положи ко мне на колени и рассказывай, а я буду целовать тебя, придам тебе мужества и за каждое твое слово отплачу блаженством любви.

– И кинжалом Екатерины! – прошептал чей-то едва слышный голос.

Влюбленные испуганно вздрогнули.

– Что это такое? – воскликнула Фаншон, вся побледнев, а Дадли схватил свой кинжал (шпагу он оставил в будуаре).

– Это говорит совесть Уорвиков! – прошептал голос. – Фаншон Сент-Анжели, ты хочешь обмануть, но ты сама обманута. Кинжал убийцы поджидает изменника, если его выдадут. Не доверяйся итальянке, Фаншон! Ты – не более как любовница, которая должна оклеветать Дадли. Если ты любишь его, ты должна воспрепятствовать измене.

Никого не было видно, а все же голос раздавался так ясно, что должен был быть поблизости. Однако возглас Фаншон донесся во второй этаж, и там тихо открылось окно.

Фаншон заметила это.

– Молчи! – прошептала она, хватая Дадли за руку, затем громко рассмеялась и сказала принужденно-весело: – Вернемся в будуар, здесь слишком прохладно для пылкой любви.

Дадли почувствовал, как ее рука похолодела и сильно дрожит.

Когда они вошли в будуар, Фаншон упала на оттоманку; она была бледна, как мертвец, и ее глаза остановились, как у безумной.

– А что, если Екатерина обманула меня? – пробормотала она, вся дрожа и как бы в ужасе отыскивая того, кто предупреждал ее.

– Ах, вот что? – заскрежетал Дадли, и его рука судорожно сжалась. – Ты – орудие в руках Екатерины? Я почти догадывался об этом. Но, черт возьми, ты слишком хороша, чтобы я оставил тебя; пусть даже смерть грозит мне, но я хочу испить кубок наслаждения!

Он забаррикадировал дверь, обнажил шпагу и вместе с кинжалом положил ее на стол, затем схватил и с силой привлек на диван Фаншон, находившуюся в полуобмороке.

Затем он внезапно прошептал:

– Целуй меня, раньше чем вздумаешь отправить к праотцам!

– Беги, Роберт! – произнесла красавица. – Клянусь Богом, что я хотела спасти тебя, потому что люблю тебя больше жизни!

– И даже больше золота Екатерины? Ты, белокурый дьявол с ангельской улыбкой, молись за свою душу, потому что ты умрешь раньше, чем успеешь изменить. Но теперь пусть за дверью меня подстерегают все палачи Екатерины, ты все же должна обнять меня!

Глава 19. Заговор в амбуазе

I

Часом раньше того события, как только Дадли вышел из своей квартиры и отправился на свидание, Сэррей тоже хотел уйти вслед за ним под каким-то предлогом, но Уолтер остановил его, схватив за руку, и спросил:

– С каких пор я утратил ваше доверие, милорд?

Сэррей взглянул на него с удивлением, но был принужден потупиться под проницательным взором Уолтера.

– Уверяю вас, – ответил он, – у меня нет никаких тайн.

– Тайна есть, но не между вами и Дадли, а между вами и нашим пажом. Поведение мальчика очень странно. Он дичится и избегает меня. Вы с ним шушукаетесь. Если я стал лишним или стою кому-нибудь поперек дороги, то…

– Уолтер, за такое подозрение вы заслужили, чтобы я вовсе не отвечал вам. Но я хочу пристыдить вас. Дадли назначено свидание, а Филли сильно обеспокоен; у него дурные предчувствия; своими опасениями он заразил и меня. У этого мальчика какая-то сверхъестественная острота чувств, принимаемая другими за дьявольское искусство. И вот это беспокойство, а быть может, и простое любопытство, которого я стыжусь, побуждают меня следовать за Дадли. Вы видите, что я стараюсь проникнуть в тайну третьего лица.

– Ах, значит, Дадли для меня третье лицо, посторонний!

– Брай, ваша подозрительность становится обидной.

– Я имею на то основание, – продолжал шотландец, пристально глядя на Сэррея. – Вы полагаете, что я настолько слеп, что и не догадываюсь, что именно вы скрываете от меня? Хотите, чтобы я назвал вам истинную причину вашего беспокойства?

Сэррей покраснел и смутился.

– Какая же причина? – пробормотал он.

– Это – ревность. Филли любит Дадли.

– Вы знаете? – воскликнул Сэррей, пораженный. – Вы знаете, что Филли…