В борьбе за трон

Принцесса Мария преклонила колено в знак повиновения; как раз в ту минуту вошла камеристка с докладом, что принцесса Елизавета настоятельно желает переговорить с нею; принцесса Мария презрительно пожала плечами, но архиепископ шепнул ей:

– Прими ее! Притворяйся, дочь моя; она явилась, потому что почуяла грозу; рассей ее страх и польсти ей.

Так как принцесса Мария не смела противоречить, то, по ее знаку, камеристка распахнула дверь, и в комнату вошла принцесса Елизавета, дочь Анны Болейн.

Странный контраст существовал между этими двумя дочерьми Генриха VIII, которые ненавидели одна другую, словно заклятые враги. Елизавета была так же высока и стройна, но исполнена грации и величавости, и, тогда как в наружности Марии было что-то зловещее, благодаря мрачному блеску маленьких глаз, недоверчивому, пронзительному взору и худобе некрасивого лица, умные темно-синие глаза Елизаветы сияли, как звезды, на слегка загоревшем от солнца лице, обрамленном белокурыми волосами рыжеватого оттенка, а черты носили отпечаток царственной горделивости.

– Должно быть, случилось нечто особенное, – начала принцесса Мария, – чему я обязана честью, что дочь Анны Болейн вспомнила о своей сводной сестре.

– Ты не ошиблась, Мария, – ответила принцесса Елизавета, – и раз ты упомянула о нашей кровной связи, то и я осмеливаюсь на этом основании просить тебя о разговоре наедине.

Архиепископ встал, но принцесса Мария, подав ему знак остаться, промолвила:

– Его высокопреосвященство – мой духовник; я не имею от него тайн.

– Тогда я прошу его остаться, – улыбнулась принцесса Елизавета, как будто давая понять, что ее гордая душа не нуждается в таких советниках и не боится постороннего свидетеля. – Меня привело сюда дело, которое непременно следует обсудить нам обеим. Ты знаешь, что наш отец обещал мне престолонаследие в своем завещании и что его воля утверждена решением парламента.

– Ты забываешь условие! – злобно усмехнулась принцесса Мария. – Ты будешь признана наследницей престола, если Эдуард и я умрем бездетными.

– Совершенно верно, и я охотно подчиняюсь этому, потому что ты – старшая сестра. Между тем лорд Уорвик угрожает твоим и моим правам; с помощью Томаса Уайта он вербует приверженцев леди Грей и велит провозглашать по графствам, будто бы завещание нашего отца, по законам Англии, не действительно. Эдуард при смерти, и я полагаю, что мы должны действовать сообща, чтобы не потерпеть ущерба от честолюбия нашей кузины и ее приверженцев.

– Благодарю тебя за такую заботливость о моем будущем, – ответила принцесса Мария. – Я угадываю ее побудительные причины. Ты надеешься, что я умру бездетной, потому что я еще не замужем; подобной сестринской любви я и ожидала от дочери Анны Болейн.

В насмешливом тоне этой речи было еще больше язвительности, чем в самих словах, и оскорбительная манера, с какою принцесса Мария вторично упомянула имя матери принцессы Елизаветы, не оставляла ни малейшего сомнения в том, что старшая принцесса не допускает и мысли о признании действительности ее прав.

– Королева Анна, моя мать, – возразила Елизавета, и ее лоб покрылся краской досады, – не захотела потребовать смерти Екатерины Арагонской и ее дочери; если ты осталась в живых, то обязана тем сердечной кротости моей матери… Действительно… нам нечем особенно упрекать друг друга, и вместо того, чтобы ссориться, мы сделали бы лучше, если бы действовали единодушно.

– Принцесса права! – воскликнул архиепископ Гардинер. – Спор о правах дочерей Генриха будет только на руку приверженцам леди Грей. Но принцесса Мария привыкла получать так мало доказательств привязанности со стороны своих родных, что вы сделали бы хорошо, ваше высочество, если бы назвали условия, на которых вы согласны поддерживать притязания вашей сестры.

– Я не требую ничего, – ответила принцесса Елизавета, – кроме того, чтобы мне было обеспечено подобающее положение, если Мария унаследует корону; иначе я скорее соглашусь подчиниться леди Грей, чем моей сестре, которая до сих пор доказывала мне лишь ненависть, совершенно не заслуженную мною.

– Это разумное требование…

– И я охотно исполню его, – перебила Гардинера принцесса Мария, – если дочь Анны Болейн признает несправедливость обиды, нанесенной моей матери ее матерью, если она попросит у меня прощенья, как сделала Анна Болейн в Тауэре, и будет ожидать всего от моей милости, но не от своих мнимых прав. Я не желаю соперницы с красивой личиной. Тщеславная гордость не подобает дочери казненной; ей приличествуют смирение и чистосердечное раскаяние.

– Довольно! – воскликнула принцесса Елизавета. – Все, сказанное тобою, безобразно, как твои черты и твое черствое сердце. Я запачкала бы свою руку, если бы протянула ее дочери женщины, которой наш отец не удостаивал даже своей ненависти. Кровосмешение наложило проклятие на твое чело; слава лордам, которые избавят от тебя Англию!