В черном списке

Пора было уезжать. Южноафриканские газеты уже начали писать о моих статьях и о том, как я злоупотребил гостеприимством в Родезии. И хотя министру иностранных дел Лоу понадобился целый месяц для того, чтобы решиться официально объявить меня персоной «нон грата», дни моего пребывания были сочтены. Рано или поздно критика получает по заслугам.

Мы шли от отеля по Коммишенер-стрит к станции такси. На улице у окна бара стояла миловидная африканская девушка. Из решетчатой двери неслись звуки музыкального автомата, и девушка барабанила пальцами по стеклу в такт музыке. Иногда она останавливалась и чертила на стекле нотные знаки. Но до нее никому не было дела. Немного погодя девушка взяла спою сумку и ушла, а отпечатки ее пальцев на стекле остались до первого дождя.

Мы взяли такси для белых и доехали до станции Орландо. Там пересели в такси для африканцев, предусмотрительно забившись в угол, чтобы не быть замеченными. Не стоило рисковать в последний вечер. Пока мы ехали, солнце начало садиться. Его лучи павлиньим хвостом раскинулись по небу. Но вот хвост стал медленно свертываться и свет померк.

Как обычно, мы вышли из такси, не доехав до места, дальше пошли пешком. Человеческие фигуры, закутанные в изодранные одеяла, сидели на корточках вокруг костров, похожие на колдунов и гадалок. Вдали, за голубоватыми дымками жертвенников, виднелись небоскребы Иоганнесбурга, подобные грозным великанам, сидящим на своих богатствах.

Возле небольшого кирпичного домика женщина развешивала свои юбки и простыни — обманчивая видимость довольства.

Кто-то играл на флейте, устроившись возле груды обломков старых автомобилей и пустых ведер. Вокруг него с упоением танцевали длинноногие девочки в юбках выше колен. Тут же стояли присмиревшие собаки.

Переступив порог зеленой двери и войдя в маленький домик в Орландо, мы почувствовали запах маисовых лепешек.

— Это не я пекла, — сказала Лиза и засмеялась своими лучистыми глазами. — А бабушка.

— Присаживайтесь и рассказывайте о Кейптауне, — попросил нас Вилли.

Мы стали рассказывать о наших встречах с крупными государственными деятелями страны. Вилли захлебывался от смеха.

— Я учредил бы премию мира и научных открытий в медицине и присудил ее тому, кто изобрел бы пищу, от которой белая кожа становилась черной.

— Или же наоборот, — сказала Лиза, отправляясь на кухню.

— Никаких альбиносов! Пусть цвет кожи будет национальным! Представьте себе, что скажет Чарльз Сварг: «Каким же ты стал ужасно черным, дорогой Хендрик! Ты никогда не был банту?» — «Дорогой Чарли, тебе нужно сменить парикмахера. Твои волосы растут такими странными пучками».

Вошла младшая дочь, Ребекка, улыбнулась нам, показав ямочки на щеках, и сразу умчалась. Десятилетний Роберт сидел, как обычно, в кухне, читал английские книги и дергал себя за короткие волосы. Наконец, он устал и присоединился к нам.

Вошла Анжела с мешочком ломаных вафель, которые она купила где-то по дешевке. Она умеет удивительно изящно одеваться: на ней была юбка колоколом и белая блузка, хорошо оттеняющая ее черные руки и ноги. Она была красивой девушкой и хорошо знала, что ею любуются.

— Это занимает так много времени, — сказала она матери. — Я имею в виду заочные курсы. Приходится заниматься только по ночам, ведь днем надо работать. Лучше уж мне стать ночной сиделкой. Или же выйти замуж за богатого. Или стать кинозвездой и уехать в Америку, как это сделала Мириам Махеба.

— Неважно, сколько это займет времени, лишь бы у тебя дело продвигалось. Тебе ведь нет еще и четырнадцати.

— Время очень много значит, — ответила Анжела.

«Свобода при жизни нашего поколения» — таково предвыборное требование Африканского национального конгресса, повторяемое уже в течение жизни ряда поколений. Однако каждый новый день не вносит никаких изменений в жизнь тех, у кого небелый цвет кожи.

Я смотрел на Вилли, на его выступающие вперед зубы, делающие его лицо таким добродушным. Но я так и не разгадал, как он относится к нам в душе. Пока он вынужден жить в мире «для европейцев», тесной дружбы между ним и белым человеком, даже иностранцем, быть не может. Но мы этого вопроса не обсуждали, и может быть, я ошибаюсь.

— Намерен ли ты продолжать свои экономические исследования? — спросил я.

— Это дает нам некоторые средства к существованию, но есть и кое что другое, чем можно было бы заняться, — ответил он уклончиво, как бы собираясь с мыслями о своих дальнейших намерениях.

То, что мы видели, когда Вилли водил нас по жилищам, совершенно отличалось от наших прежних представлений о жизни африканцев. Впечатления были настолько многообразными, что многое из увиденного мы сумели осмыслить лишь значительно позже. Я с нетерпением жду того дня, когда в локациях появится свой Горький, который рассказал бы, как здесь, на дне общества, зарождается новая культура, как молодая нация стремится занять свое место в истории.