В дни мировой войны. Мемуары министра иностранных дел Австро-Венгрии

Порядки, введенные в 1867 году, установили в Австро-Венгрии господство немцев и мадьяров. Пятьдесят лет тому назад национальное чувство было развито гораздо слабее, чем сейчас. Оно не пробудилось ни у чехов, ни у словаков, ни у югослявян; у румын и у русинов национальная жизнь едва только пробуждалась. Вот почему 50 лет тому назад можно было выставлять обманчивые лозунги, обнадеживающие и кажущиеся долговечными. Но затем объединение итальянцев и немцев возымело свое действие. Может быть, оно явилось первым признаком надвигающегося мирового движения, но во всяком случае, к началу второй половины прошлого столетия Европа вышла в открытое море национальной политики.

В Габсбургской монархии эта мировая национальная проблема была особенно обострена и поэтому особенно заметна. Когда химик вводит в свою реторту различные элементы и производит над ними испытания, то он может это сделать, потому что послушные вечным законам, эти элементы, находясь в реторте, проявят те же свойства, что и в свободном состоянии. Аналогично этому, Габсбургская монархия представляла собой прекрасную лабораторию для изучения неразрешенных национальных вопросов и для констатирования их разрывного действия прежде, чем от них взлетел на воздух весь мир.

Очевидно, что в момент опубликования своих 14 пунктов Вильсон очень ясно чувствовал необходимость упорядочения мировой национальной проблемы и признавал, что раз в Габсбургской монархии будет установлена система, соответствующая национальным запросам, то она сможет послужить всему миру учебным пособием в той же мере, как она до тех пор служила отталкивающим примером. Но он не учел, что при упорядочении национальных вопросов не должно быть ни «противников», ни «союзников», так как эти противоположения сгладятся, а национальная проблема останется. То, что верно относительно чехов, должно быть одинаково верно относительно Ирландии, что армяне жаждут национального объединения в той же мере, как и украинцы, и что цветные люди Африки и Индии имеют такие же права, как и белые.

Вильсон проглядел, что доброй воли и стремления к справедливости совершенно недостаточно для разрешения мировой национальной проблемы. И так случилось, что под его патронажем и под влиянием его 14 пунктов национальный вопрос был не разрешен, а попросту перевернут, поскольку он не остался вообще нетронутым. Немцы и мадьяры, бывшие до тех пор господствующими нациями, отныне стали угнетенными. Версальский договор препоручил их чуждым им по национальности государствам. Но через десять лет, а может быть и раньше, обе группы борющихся держав в том виде, в каком они существуют сегодня, распадутся; управлять миром будут совсем иные созвездия – и лишь взрывчатое действие ныне неразрешенных национальных вопросов будет продолжаться и дальше, и под его влиянием мир в скором времени снова взлетит на воздух.

Вильсон, которому содержание Лондонского договора, конечно, было известно, но очевидно преуменьшавший значение осложнений, связанных с национальным вопросом, вероятно, надеялся найти компромисс между итальянской завоевательной политикой и своими собственными идеальными помыслами. Но в действительности ничего общего между Римом и Вашингтоном не было. Можно завоевывать по праву победителя – такова была политика Орландо и Клемансо, – и можно управлять миром на принципах национальной справедливости – как этого хотел Вильсон. В таком случае, хоть идеал и не будет достигнут, потому что всякий идеал недостижим, но все же человечество сильно приблизится к нему.

Победить могут только сила или право. Но нельзя освобождать чехов, поляков и другие народы и одновременно подчинять инородному владычеству тирольских немцев, эльзасских немцев и венгров Семиградии – такая тактика несовместима ни со справедливостью, ни с надеждами на долговечность. Версаль и Сен-Жермен доказали только то, что эти меры могут быть проведены лишь насильственно и окажутся действительными лишь на короткое время.

Разрешение национального вопроса было амплитудой, в пределах которой колебался политический маятник Франца-Фердинанда. Удалось ли бы ему осуществить его – вопрос другой, но он безусловно пытался бы это сделать. Император Карл также не оставался глух к этой настоятельной необходимости. Император Франц-Иосиф был слишком стар и консервативен для того, что бы решиться на такой решительный опыт; он стоял за queta non movere. За время войны было совершенно невозможно пойти на такое предприятие напролом, против ярко выраженной воли германо-мадьярского населения и без могущественной поддержки извне; вот почему момент, когда Вильсон выступил со своими 14 пунктами, казался таким благоприятным. Поэтому, несмотря на весь скептицизм, с которым вильсоновский манифест был встречен германской и нашей общественностью, я немедленно решил ухватиться за протянутую нить.