В доме Шиллинга

— Дитя… — начала она и тотчасъ же замолчала, точно испугавшись звуковъ собственнаго голоса, которые много, много лтъ спустя снова раздавались въ сосднихъ владніяхъ.

Молодая женщина стояла молча на мст, ожидая, что будетъ. Она стояла такъ близко къ этой женщин, что несмотря на сумерки могла разсмотрть каждую черту ея лица; и теперь она поняла, что отецъ и сынъ, люди мечтательные и съ горячимъ сердцемъ должны были подчиниться ея власти. На ея высокомъ чел лежалъ отпечатокъ деспотизма и желзной воли, донна Мерседесъ теперь сама была свидтельницей, какъ въ душ этой женщины боролись за первенство упрямство и благородное, горячее, быстро развивающееся чувство.

— Я бы хотла знать, что малютка… — начала она снова нетвердымъ голосомъ, не слыша отъ молодой женщины ни одного ободряющаго слова…

— Іозе Люціанъ, хотите вы сказать, — твердо и повидимому совершенно спокойно промолвила донна Мерседесъ, хотя сердце у нея билось такъ сильно, что біеніе его, казалось ей, можно было слышать. Съ восклицаніемъ ужаса женщина отступила назадъ; кусты съ шумомъ сомкнулись за ней, и донна Мерседесъ боялась, не упала ли она вмст со скамейкой, но вслдъ за тмъ, сильныя блыя руки снова раздвинули чащу и блдное лицо появилось опять, но теперь выраженіе его было сурово.

— Разв я спрашивала объ имени? — сказала она мрачно и нелюбезно. — Какое мн до него дло. Зачмъ мн знать, какъ зовутъ чужихъ дтей, которыхъ нашъ необузданный мальчишка приводитъ къ намъ въ домъ. — Эта женщина въ раздраженіи на свою слабость, сама вонзила себ ножъ въ сердце этими ледяными словами. — Я хотла только знать, можно ли спасти жизнь мальчика, и спрашивала только объ этомъ. Маленькій сынъ моего брата…

Рзкій пронзительный дтскій голосъ прервалъ ее.

Замолчавъ и очевидно испугавшись она оглядлась кругомъ и даже посмотрла на темнющее небо. Донна Мерседесъ увидла, какъ между втвями высокаго дерева, точно кошка, скользило длинное тонкое тло, и очень ловко спустилось по стволу на землю.

Это былъ мальчикъ, незадолго передъ тмъ бросавшій камни въ прудъ. Слышно было, какъ онъ бшеными скачками бжалъ по лужайк къ дому и кричалъ грубо и дерзко: «Погоди, тетка Тереза, я скажу пап, что ты разговариваешь съ людьми изъ дома Шиллинга!»

Калитка съ шумомъ и скрипомъ отворилась и затворилась, въ ту же минуту исчезла и женщина отъ изгороди.

Молодая женщина напрасно ожидала ея возвращенія, она слышала только поспшно удалявшіеся шаги.

Странно было у нея на душ. Сейчасъ она стояла лицомъ къ лицу съ матерью своего брата, — она всегда питала ненависть къ этой своенравной женщин, а съ тхъ поръ, какъ она увидла монастырское помстье, изъ котораго происходила первая жена ея отца, къ этому чувству присоединилось еще отвращеніе къ какимъ либо столкновеніямъ съ ней. Это послднее исчезло при вид величественной гордой фигуры матроны. Она вполн поняла, что эта женщина могла быть предметомъ юношеской любви маіора Люціана; она поняла теперь послднее горячее желаніе брата примириться съ матерью и пробудить въ ея сердц любовь къ его сиротамъ… Какъ ни стараласъ она изъ-за упрямства и неуклонно проводимыхъ принциповъ казаться по наружности холодной и недоступной, въ глубин души ея таилось горячее чувство, злйшій врагъ, съ которымъ она должна была бороться, настоящій бичъ, посланный природой прекрасной дочери Вольфрамовъ, сдлавшій ее тмъ, чмъ она казалась, «ледяной сосулькой», непримиримой, недоврявшей своему сердцу, какъ дурному совтнику и постоянно отгонявшей отъ себя его нашептыванія. Донна Мерседесъ угадала эту таинственную черту, — это была родственная ей натура. Но странная загадка! Женщина, такъ самовольно распорядившаяся судьбой своихъ близкихъ, никогда не уступавшая, бжала отъ злой дтской угрозы, и донна Мерседесъ должна была убдиться, что часто сильныя природы уступаютъ злобнымъ и ничтожнымъ.

Шаги раздавались все дале и дале и, очевидно, приближались уже къ дому, когда дверь шумно распахнулась, и сильный мужской голосъ произнесъ нсколько словъ, которыхъ нельзя было разобрать; потомъ послышался короткій рзкій смхъ, такой злобный и оскорбительный, что раздражалъ даже постороннюю слушательницу.

Но маіорша очевидно успла уже овладть собой, и донна Мерседесъ услышала, какъ она сказала своимъ звучнымъ ледянымъ голосомъ: «разв я твоя плнница, Францъ? Или мы на старости лтъ будемъ разыгрывать роль опекуна и воспитанницы? Оставь меня! Что теб вздумалось такъ грубо кричать на меня, когда я исполняю только долгъ приличія, освдомляясь о ребенк, который заболлъ по нашей вин».

И она ушла въ домъ. Дверь захлопнулась, и въ сосднемъ саду воцарилась тишина.

Донна Мерседесъ покинула свой постъ. Точно во сн, обуреваемая новыми мыслями и чувствами прошлась она еще нсколько разъ взадъ и впередъ по алле и наконецъ направилась къ дому.