В горах Памира и Тянь-Шаня

Я должен был выяснить и сообщить, сколько там, на даштах, гектаров пахотной земли, сколько — каменистых склонов, пригодных под сады. Геолог должен был сказать, что́ за породы на скалах и что́ с ними делать — взрывать их или рвать туннель. Ирригаторы должны были сказать, как вести канал и сколько это будет стоить. Топограф должен был сделать карту даштов, проложить на ней трассу канала.

Вообще мы были обязаны составить проект орошения даштов, и мне пора было начинать работу. Я долго смотрел на подъем, на дашт и решил, что каждый день ходить вверх и вниз — это безумие. Но мои рабочие сказали, что они ночевать наверху не будут, а будут подниматься каждое утро и спускаться каждый, вечер. Почему — они не сказали, а просто сказали, что не будут ночевать наверху и все.

Я не знаю, сколько времени занял подъем, но добрался я до кромки дашта мокрый, как мышь, со сбитым дыханием и дрожащими ногами. Уселся на камень и сидел, пока не восстановил дыхание и не просох. На моих рабочих, местных таджиков, этот подъем не произвел никакого впечатления. Они тоже присели отдохнуть возле меня, но вроде как из вежливости.

Я дал задание, показал, как и где копать ямы, а сам пошел вокруг дашта знакомиться с местом работ. Я поднялся по склону и осмотрелся: действительно дашт был велик и в его плоской части был большой массив хорошей мелкоземистой земли, пригодной под пахоту. И вокруг были некрутые склоны, каменистые, но с мелкоземом; здесь, если будет вода, можно посадить сады, и их площадь может вдвое-втрое превысить площадь пашен.

Сверху я видел, что мои рабочие копают успешно, и пошел по склону вокруг дашта, потом попытался, сколько можно, подняться по скальному склону горы.

Вернулся я к вечеру. Ямы были выкопаны, рабочие сидели вокруг единственного дерева, росшего на даште. Дерево было почтенного возраста, развесистое и приятное. Оно стояло над источником, маленьким ключиком, который снабжал водой дерево и небольшое поле. Возле поля был крошечный промазанный глиной ток, здесь обмолачивали урожай. Вряд ли он был особенно велик: ключик давал совсем немного воды.

Я отпустил рабочих, и они быстро ушли вниз. Перед отходом они как-то с сомнением посмотрели на меня и сказали:

— Лучше пойдем вниз, в кишлак, а?

Но я не согласился.

Спускался вечер. Подо мной внизу был уже погружающийся в тень зеленый, весь в садах, Калаи-Вомар, за ним — бирюзово-серая лента Пянджа, широкой полосой охватывающая кишлак с его садами и полями. За Пянджем по отмелям и в пойме уже афганские джингали, за ними крутые осыпи и скалы афганских гор.

К вечеру у источника собралось множество птиц. Днем их не было, а сейчас, вечером, они подлетали и подлетали, пили воду в ключике и устраивались в ветвях дерева на ночевку. Днем они бегали по всему дашту и искали что-то на земле или сидели на камнях. А сейчас утоляли жажду и устраивались в безопасности на дерево ночевать.

Когда уж солнце совсем стало закатываться, я развернул на току свой спальный мешок и залез в него, правда только по пояс. Но тут появился какой-то старик. Откуда он появился, я не заметил. Что он говорил, я не понимал, но он усиленно гнал меня вниз и руками, и языком. Чем я ему мешал, мне было непонятно. Но я был тверд, я залез в мешок и отвернулся. Старик обошел свое поле, опять подошел ко мне и стал меня гнать, все повторяя какое-то слово. Старик сердился, но я сделал вид, что засыпаю. Он махнул рукой и исчез.

Начиналась ночь. Она была тихой и темной. На небе высыпали звезды, внизу ровно и мягко шумел Пяндж. Я стал засыпать, когда услышал где-то поблизости шорох. Я сел в мешке и долго сидел, вслушиваясь. Шорох послышался дальше и затих. «Кто это? — подумал я. — Собаки? Почуяли запах колбасы?» И я швырнул камень в сторону шороха. Все стихло. Я улегся. Но не спалось. Неожиданно раздался птичий писк надо мной в ветвях дерева. Ночевавшие на дереве птицы, которые с вечера там возились и пересвистывались, вдруг подняли страшный шум и переполох. Опять шорох в траве… Я сидел в мешке. Сна уже не было.

Я вылез и босиком, чертыхаясь, подошел к краю тока, на котором лежал, набрал камней и положил рядом со спальным мешком.

Опять птицы подняли переполох в кроне дерева у меня над головой. Это, конечно, было глупо, но шорохи эти меня почему-то пугали, нервы с непривычки были напряжены.

Ночь становилась прохладнее, и я снова залез в мешок. Опять шорох… Я швырнул камень и крикнул: «Кыш! Кыш!» Опять переполох в ветвях. Затихло.

Я долго не мог заснуть и проснулся рано. Солнце всходило за горами, самые высокие вершины были уже розовые, чуть веял легкий ветерок. Листья на дереве шевелились и шумели. Я глянул на ствол, да так и замер. С дерева неторопливо, обвиваясь за нижние ветви, спускалась, сползала здоровенная гюрза! Брюхо у нее было раздуто, видно она недавно что-то проглотила.