В изгнании

– Миллион долларов и ни на цент меньше, – сказал я, указывая ему на дверь и с трудом подавляя нестерпимое желание рассмеяться.

Ошеломленный таким приемом, бедный посланец спасся бегством, и только после этого я дал волю своему веселью.

* * *

Тем временем наши драгоценности все еще удерживались таможней, а наши средства таяли на глазах. Жизнь в дорогом отеле буквально разоряла нас: нужно было искать более скромное жилье. Кто-то указал нам на дом, где мы нашли понравившуюся нам квартиру. Она была небольшая, но удобная и дешевая. Мы тут же перебрались туда.

Приблизительно в это время мы познакомились с Верой Смирновой, исполнительницей цыганских песен, проникшейся к нам искренней душевной симпатией, особенно к Ирине. Из своего отношения к нам она устроила самый настоящий культ. Она вторгалась к нам в самые неурочные часы, а щеголяла она чаще всего в своем цыганском костюме. Эта странная особа казалась стихийным порождением русской земли; ее необузданные порывы ничто не могло остановить, для нее не существовало ни законов, ни авторитетов. Она имела привычку пить, пытаясь, как многие другие, найти в алкоголе забвение от перенесенных испытаний и горя. Ее голос звучал серьезно и глубоко, а пение являло собой смесь дикости и меланхолической нежности. У нее был муж, которого она терроризировала, и две маленькие дочери.

Как-то Ирине потребовалось поехать на несколько дней за город. Наша экспансивная подруга заверила ее, что она может ехать спокойно, поскольку сама Вера возьмется следить за мной в ее отсутствие. Ничто не могло заставить ее отступить. Она устроилась в холле дома, где мы жили, и записывала в блокнот имена всех, кто ко мне приходил.

* * *

Таможня наконец вернула нам колье черного жемчуга и коллекцию табакерок, миниатюр и всяческих безделушек. Другие драгоценности могли быть возвращены лишь при уплате суммы, составлявшей восемьдесят процентов их стоимости. Разумеется, это было выше наших возможностей.

Элси де Вульф – позже леди Мендл, имевшая тогда ювелирный салон в Нью-Йорке, предложила свой магазин для выставки наших безделушек. Я собственноручно расположил их в большой витрине, поставленной в одном из залов салона. Миниатюры в бриллиантовых рамках, эмалевые табакерки и золотые часы, статуэтки греческих и китайских божеств, отлитые из бронзы или вырезанные из рубина или сапфира, восточные кинжалы с усыпанными каменьями рукоятками, все эти остатки, уцелевшие в прошедших бурях, были расположены так, как я всегда их видел в витрине рабочего кабинета отца в Петербурге, – повторение, не лишенное грусти.

Весь Нью-Йорк спешил посетить эту выставку, и магазин Элси Вульф стал модным местом встреч. Но дело не шло дальше этого. Люди приходили туда встретиться, посмотреть на драгоценные предметы и особенно на нас самих. Нас разглядывали, сочувствовали, восхищались нашими драгоценностями, энергично жали нам руки и уходили, ничего не купив. Однажды в салон явилась экстравагантная и плохо причесанная особа и потребовала, чтобы ей показали «черный рубин». Напрасно мы уверяли ее, что ничего подобного у нас нет, она настойчиво требовала свой «black ruby», говоря, что срочно приехала из Лос-Анджелеса и не уйдет, не увидав его. С большим трудом мы отвязались от этой сумасшедшей.

Поскольку ничего из выставленного не продавалось, я наконец доверил все хлопоты дому Картье. Я лично знал Пьера Картье. Это был деловитый и честный человек, на которого я мог рассчитывать, и я не сомневался, что он самым лучшим образом соблюдет наши интересы.

У нас почти закончились деньги. Никто об этом не подозревал, поскольку мы избегали говорить о наших финансовых затруднениях в обществе, где для большинства людей важнее всего, сколько человек «стоит». Мы выходили на люди – Ирина в колье черного жемчуга, и я тщательно одетый. По возвращении же Ирина стирала наше белье в ванной. Утром, пока я в городе занимался нашими делами, или делами соотечественников, она сама готовила и убиралась.

Верa Смирнова, с ее фанатичной преданностью и энергией, время от времени приходила к нам на помощь. Она пела в ночном кабачке неподалеку от нас и часто появлялась у нас в пять часов утра с пакетами провизии, которую она прихватывала в этом заведении. Однажды она принесла огромный букет цветов. Ирина, зная, что у самой Веры нет ни цента, сказала ей, что абсурдно и бессмысленно тратить столько денег: «Я ничего и не тратила, – захохотала Вера. – Я взяла его из вазы в холле отеля «Плаза», и убежала! Никто ничего и не заметил!» Частенько она приходила к нам на целый день, приводила детей, а мужа оставляла запертым дома.

В эту пору «тощих коров» из Парижа приехал мой шурин Дмитрий и поселился у нас. Он почему-то считал нас миллионерами и был чрезвычайно удивлен, найдя нас в столь плачевной нищете.