В изгнании

Если бы понадобилось пересказать все истории подобного рода, им бы не было конца. В то время они случались со мной чуть ли не каждый день. Не имея сил бороться в одиночку со столь организованной кампанией, я снова обратился к господину де Моро-Жаффери. Он посоветовал направить министру внутренних дел письмо, которое тут же и продиктовал мне. Я описал действия особ, пускавшихся на всякие безобразия, используя мое имя, что могло вновь вызвать клеветническую кампанию. Клеветников я решил привлечь к суду. Как и следовало ожидать, мой протест остался без ответа. У французского правительства, по-видимому, были другие заботы.

В это трудное время мы узнали, кто из наших многочисленных знакомых были нам истинными друзьями. Мари-Терез д’Юзес еще раз продемонстрировала прямоту и независимость характера, заставив нас пообедать с ней в «Рице» под удивленными или ироничными взглядами окружающих. Опровержение, вмененное в обязанность газете «Дни», и последовавшие за ним санкции мало изменили положение, поскольку недаром говорится, что люди гораздо больше жаждут скандала, чем внимают голосу правды.

Генерал Врангель скончался 22 апреля 1928 года. Его смерть стала для нас огромным горем. Россия потеряла в нем великого человека и большого патриота, а я истинного друга. Какие долгие беседы вели мы с ним о будущем нашей бедной страны! Какие надежды мы разделяли! Доверяя прямоте его суждений и мудрости взглядов, я привык рассказывать ему о собственных заботах, и в особенно трудные для меня минуты его дружба всегда была мне поддержкой.

* * *

Этой весной, в отсутствие Ирины, уехавшей к матери в Англию, я отравился устрицами. Фульк, видя, что я пострадал довольно серьезно, огорчился больше разумного. Он вбил себе в голову, что отравление случилось не из-за устриц, но из-за преступных действий Педана, моего русского слуги, который решил меня отравить. Напрасно пытался я доказать ему абсурдность такого подозрения: он стоял на своем. В первый раз я заметил у этого очаровательного, но неуравновешенного мальчика одну из тех странностей, свидетельствующих о болезненности воображения, которые потом проявились более серьезным образом.

Супруги Ларенти собирались ехать в свой замок «Лак» («Озеро») близ Нарбонна и предложили мне присоединиться к ним, чтобы я поправил там здоровье. Я охотно принял приглашение, тем более что Ирина, погостив у матери во Фрогмор-коттедже, собиралась заехать к бабушке в Данию и рассчитывала вернуться лишь через несколько недель.

Я взял с собой Елену Трофимову и, вопреки печальным предостережениям Фулька, своего слугу Педана.

* * *

Домен «Озеро» принадлежал семье Фулька еще со времен Карла Великого. От старинного укрепленного замка теперь почти не осталось следов. Построенный при Людовике XIII, он являлся истинным шедевром вкуса и гармонии, но Фульк сам же и разрушил его в один из приступов сумасшествия.

Я жил в большой комнате с окнами на север. С этой стороны за бескрайними равнинами на многие километры тянулось соленое озеро, давшее название имению. Фульк показал мне потайную лестницу в глубине гардероба, которая вела в комнату хозяина. В подвале была маленькая и низкая комната, вроде кельи, где он иногда закрывался на много дней, приказав подавать себе пищу через отдушину.

В «Озере» я познакомился с сестрой хозяйки, графиней Аликс Депре-Биксио, прелестной, как и ее сестра, и такой же яркой блондинкой, какой яркой брюнеткой была Зизи. Вечером Елена Трофимова играла нам. Мы слушали музыку, растянувшись на больших диванах в китайской гостиной под загадочным взглядом золоченого бронзового Будды. Однажды я шутя сказал Фульку, что мне кажется, будто от этой статуи исходят пагубные флюиды. На следующий же день он приказал бросить ее в озеро. Также он позднее поступил с Гуань-Инь, прелестной китайской статуэткой, которой он особенно дорожил. Рыбаки обнаружили ее в сетях и принесли к нему, он опять бросил ее в озеро, откуда она вновь была выловлена. Когда эта очаровательная фигурка так чудесно вернулась к нему дважды, он поместил ее в шкатулку, окружил цветами, покрыл лепестками роз и, старательно закрыв крышку, произвел третье потопление, на этот раз ставшее окончательным. Порыв того же рода заставил его разрушить своими руками свое прекрасное жилище. Когда он взорвал замок динамитом, он велел построить из камней два павильона для себя и детей. Его сумасшедшая и трагическая жизнь плачевно окончилась в 1944 году под пулями: «Через десять минут меня расстреляют», – сообщало патетическое прощальное письмо, переданное мне после его смерти.

Жизнь Зизи не всегда была легкой рядом с этим безумцем, но она обладала ангельским терпением и обожала мужа, что ничуть не удивительно, поскольку на самом деле он был обворожителен, несмотря на все свои странности.

Я пробыл в «Озере» совсем недолго, когда письмо из Вены отозвало меня. Один из друзей писал, что венский банкир готов авансировать мне значительную сумму, чтобы поддержать наши предприятия в Париже, и что мое присутствие необходимо для устройства дела.