В изгнании

Первые месяцы жизни в Сарселе были, несомненно, самым счастливым временем за все годы изгнания. Впервые со времени свадьбы мы с Ириной были одни. Сарсель расположен недалеко от Парижа, но мы чувствовали себя на краю света. После бесконечной городской сутолоки здесь царил абсолютный покой. Мы жили как селяне, вставали рано и работали с Гришей и Дениз в саду и на огороде. В свободное время Ирина рисовала, а я читал ей. Мы никого не видели, за исключением очаровательной немолодой четы – господина Бернье, талантливого писателя, и его жены, сестры актрисы Жермен Дермоз. В результате превратностей судьбы они приехали в Сарсель и жили в приюте. Они не испытывали никакой горечи от таких перемен, будучи из породы тех людей, которые умеют извлечь из своих горестей и неудач уроки мудрости и спокойствия.

Мы недолго жили в таком покое. Наши друзья вскоре усвоили привычку приезжать в Сарсель, особенно по воскресеньям. Дом чрезвычайно оживился. Но тем летом 1939 года собрания были лишены истинного веселья – говорили лишь об угрозе войны, которую все считали неизбежной.

Глава XVI. 1939–1940 годы

Германо-советский пакт и разочарование эмигрантов. – Война. – Сарсель. – Угроза газовой атаки. – Смерть моей матери. – Первое военное Рождество. – Бегство населения от немцев. – Немцы в Париже. – Лето 1940 года в Сарселе. – Предложение от оккупантов и «Перегрина». – Печальный конец Валери. – Возвращение в Париж. – Эмиссар фюрера. – Перелом в настроениях эмигрантов

После того как Гитлер официально занял антикоммунистическую позицию, большинство русских было склонно видеть в нем возможного союзника. Пакт, заключенный в 1939 году между нацистской Германией и советской Россией, развеял эту иллюзию. Политика Германии яростно осуждалась в эмигрантской прессе.

Мобилизация привела к закрытию многих заведений, где работали русские, и безработица среди беженцев стала повсеместной. Многие русские молодые люди, считавшиеся лицами без гражданства по закону, принятому в 1928 году, были приняты во французскую армию. Сарсель лежал на пути следования войск, и мы предложили свой дом для размещения французских офицеров. Первые наши постояльцы принадлежали к колониальной пехоте. Они пробыли у нас неделю. Все наличные комнаты в доме были превращены в спальни. Вечера мы проводили с офицерами на кухне. Эти мимолетные гости в большинстве своем были людьми любезными и симпатичными. Накануне отъезда они принесли шампанского, чтобы выпить с нами.

Госпожа Рощина-Инсарова, устраивавшая когда-то наши спектакли в Булони, в начале войны жила с нами в Сарселе. Времена были тревожными, ожидалась газовая атака. Приготовленные средства защиты казались нам недостаточными, и мы с госпожой Рощиной решили превратить в убежище одну из мансард. Несмотря на явный сарказм Ирины, мы трудились весь день, тщательно затыкая все щели, и добились такой герметичности, что в этом помещении, где совсем не обновлялся воздух, невозможно было находиться больше нескольких мгновений.

* * *

В начале ноября мать настиг синусит, принявший вскоре острую форму. Операция, оказавшаяся необходимой, нанесла сильный удар по немолодому, ослабевшему организму. Врачи всячески пытались поддержать ее сердце, но мать слабела день ото дня. Постепенно она утратила сознание и угасла утром 24 ноября, держа меня за руку. Теперь она покоится среди умерших в чужой земле соотечественников на русском кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа среди берез и полей пшеницы. Здесь, в этом поэтическом месте, пейзаж удивительно напоминает о России.

С тех пор как я себя помню, мать занимала в моей жизни важнейшее место. Она была мне другом, мудрой советчицей и верной поддержкой на всем протяжении жизни. Я с ужасом видел, как она понемногу угасала. Наши роли переменились. После смерти отца она была моей постоянной заботой. В последние годы с ней надо было обращаться, как с больным ребенком, и, сколько возможно, скрывать от нее наши тревоги. Но все это меркнет перед памятью о том сиянии любви и нежности, которое мать сохранила даже в старости, о том обаянии силу которого испытали все окружающие. Она была любима, как бывают любимы немногие женщины, и чувства, которые она внушала, – лучшая из похвал ей.

Среди ее переписки я нашел стихи, написанные незнакомой рукой: