В клетке. Вирус. Напролом

– И что теперь? – спросил я.

– Теперь один из главных разработчиков взорвал компанию, а с ней и всю нашу документацию, – ответил Бухолд. – А потом убил себя, и, что бы я при этом ни чувствовал, он был единственным, кто бы смог быстро восстановить данные из того, что удалось спасти. С тем, чем мы располагаем сегодня, пройдет пять или семь лет, прежде чем мы снова дойдем до этапа клинических испытаний. И это в лучшем случае.

– Кто-нибудь еще вел подобные разработки?

– Я знаю, что «Роше» работали над созданием комбинации какого-то препарата и стимулирующей терапии, – сказал Бухолд. – Но они и близко не подошли к клиническим испытаниям. Больше никто не достиг даже такого уровня. – Он мрачно посмотрел на меня. – Хотите, повеселю вас?

– Конечно, – ответил я.

– Этот прохвост Хаббард на приеме у вашего отца соловьем разливался о хаденской культуре и о том, как они не хотят избавляться от своей болезни, да еще подспудно обвинил меня чуть ли не в подстрекательстве к геноциду.

– Я помню.

– Вчера этот сукин сын позвонил мне и предложил купить «Лаудон фарма»! – воскликнул Бухолд.

– И за сколько?

– Да практически за бесценок! Так я ему и сказал. А он заявил, что готов поторговаться, но времени у него мало. Тогда я напомнил ему, что еще пару дней назад он называл нашу работу вредной и ненужной, а теперь хочет купить ее. И знаете, что он ответил?

– Нет, – сказал я, хотя примерно догадывался.

– «Бизнес есть бизнес» – вот что! – возмутился Бухолд. – Обалдеть можно! Да я чуть трубку не бросил.

– Но вы не бросили.

– Нет, потому что он прав. Бизнес есть бизнес. У меня шестьсот сотрудников, которые через три дня окажутся без работы, и, хоть Рик и считает, что я не должен выходить за рамки официальных отношений, – тут Бухолд округлил глаза и осмотрелся вокруг, проверяя, нет ли мужа рядом, – я все равно чувствую за них ответственность. Мне будет спокойнее, если хоть кто-нибудь из них сохранит работу, а остальные получат приличное выходное пособие.

– Значит, вы продадите ему? – спросил я.

– Если никто не предложит больше, возможно, продам, – ответил он. – А что? Думаете, не стоит?

– Мистер Бухолд, мне бы и в голову не пришло указывать вам, как вести дела.

– Вернее, то, что от них осталось, – заметил он. – Вот что я вам скажу, агент Шейн. Если вы назовете мне убедительную причину, почему мне следует повременить с продажей, я, может быть, так и поступлю.

– Я попробую, сэр. Обещаю.

В пять часов я появился в лиминальном пространстве Кассандры Белл.

Оно было пустым. Причем, когда я говорю «пустым», это означает, что там в буквальном смысле не было ничего.

К тому же оно оказалось вовсе не бескрайним простором абсолютной пустоты, а совсем наоборот – крошечным, тесным и темным. У меня возникло чувство, будто я попал на дно океана, состоящего из черных чернил. Впервые в жизни я понял, что такое клаустрофобия.

– Большинство людей находят мое лиминальное пространство неуютным, агент Шейн, – сказала Белл.

Я не видел ее, и складывалось впечатление, что этот голос идет отовсюду, хотя говорила она очень тихо. Ты как будто попадал в голову очень замкнутого человека. Каким, безусловно, она и была.

– Я могу их понять.

– Вас это смущает?

– Я стараюсь не обращать внимания.

– А вот мне здесь очень уютно, – сказала Белл. – Напоминает материнскую утробу. Говорят, мы не помним, каково это – находиться там, но я не верю. Думаю, где-то глубоко внутри мы всегда знаем. Вот почему дети делают из одеял норки, а кошки любят прятать голову вам под локоть, когда сидят рядом. По понятным причинам у меня самой подобного опыта не было, но я знаю, почему это происходит. Мне говорили, что мое лиминальное пространство напоминает могильный мрак. Однако я думаю, темнота – это всего лишь другая часть жизни. Ведь темнота – это то, что впереди, а не то, что в прошлом.

– Интересный подход, – сказал я, – попробую теперь думать именно так.

– И это правильно. Лучше зажечь свечу, чем проклинать ночь, агент Шейн, – сказала Белл.

Она вдруг возникла прямо передо мной; горящая свеча озаряла ее лицо, отбрасывая свет назад, в темноту.

– Спасибо, – поблагодарил я и невольно испытал облегчение.

– Не за что, – улыбнулась она и показалась мне моложе своих двадцати, хотя у себя в пространстве она, конечно, могла выбрать любой возраст, какой бы захотела.

– И спасибо, что согласились встретиться со мной так срочно, – сказал я. – Я знаю, как вы заняты.

– Я всегда занята. – В этом не было хвастовства или гордости – только констатация факта. – Конечно же, я знаю, кто вы, агент Шейн, – снова улыбнулась она. – Да и кто вас не знает? Крис Шейн, ребенок-хаден. Как странно, что мы до сих пор не познакомились.

– Вчера я подумал о том же самом.

– И почему, по-вашему, мы встретились только сейчас?

– Мы вращаемся в разных кругах.

– Вращаемся в разных кругах, – задумчиво повторила Белл. – Я представила, как мы с вами, словно планеты, движемся по отдельным орбитам вокруг своих звезд.

– Метафора та же, только разное описание, – заметил я.

– Точно, – сказала Белл и усмехнулась. – А кто ваша звезда? Вокруг кого движется ваша планета?