В кругу Леонида Леонова. Из записок 1968-1988-х годов

Надо пересмотреть всю пропаганду — изгнать убожество, трафа­ретность, общие слова. Может, вместо таких передач по радио пусть звучит хорошая музыка?

А что творится с историей? Разрушение общества начинается с разрушения святынь. Это из «Золотой кареты». Фразу пропустили по недосмотру. Сколько мы сожгли храмов, икон, распродали и растащили национальных ценностей? Посмотрите у Брокгауза, у нас было 55 Рембрандтов, — где они? Где иконы? Мы уничтожали их как предметы религиозного культа. А ведь это святыни, которы­ми от имени русской земли матери благословляли своих детей на борьбу с монголами, немцами, — об этом мы забыли? Есть «чув­ство локтя», но еще большее значение имеет связь по вертикали — со своими предками и потомками... Предки наши видят все, ви­дят, как ты идешь, и кричат: «Не крути хребтом, не криви, не хитри, иди достойно!»

Прошлое? Уничтожив святыни, получают право бить человека по морде.

Помню, написал в «Дороге на Океан» фразу, что «ее очаровала наша русская зима» — и замер — что мне пришьют защитники нашей ортодоксальной идейности за слово «русская»? Ведь вот недавно я на­писал на эту тему статью, и ее не пропустили.

Я сказал об этом Зимянину. Он ответил: «Важно, что такая статья была написана. И ведь, Л.М., не только думают над этим, но многое уже делается. Например, во Владимире».

— Что во Владимире? Соборы, исцарапанные внутри словно ги­гантскими граблями? Все равно, что подштанники без тела.

Вообще сегодня Л.М. не принимает никаких возражений. Напа­дает на театр, говорит, что он утратил свое былое значение, квали­фикация актеров низкая... Надо, чтобы актеры играли не по долгу службы, а по призванию, играли в тех пьесах, которые бы отвечали внутренним склонностям актеров. Режиссеры подавляют актеров... «Я знал: В.И. Немирович-Данченко — большой режиссер, широкая артистическая натура. Идет однажды по улице Горького, а я стою с Ливановым. Немирович одет с иголочки. Поравнявшись, говорит Ливанову: “Вот бы мне ваш рост. Впрочем, нет, не надо!” Но даже Владимир Иванович, часто встречавшийся в МХАТе со Сталиным, не сказал ему, что театр должен иметь право ставить пьесы, которые нравятся только театру и зрителям.

Я возразил: «Л.М., дело не только в актерах и режиссерах, но также в недостатке хороших пьес, в утрате драматургического мас­терства».

— А кто им интересовался? Кто из критиков написал хоть одну статью об инженерии моих пьес? Только раз, в статье В. Ермилова, я встретил рассуждение автора о том, что надо задуматься над тем, как Леонов строит свои пьесы. Одна фраза — и то я благодарен критику. Между тем, пьеса — это сложный и живой организм, в котором все имеет свою определенную функцию. Часто в современ­ных пьесах не диалог, а треп о малозначительном. Писатели недо­статочно работают над произведением... Я карандашом переписы­ваю каждую свою страницу не меньше семи раз, прежде чем начи­наю писать чернилами.

— Да, вот еще беда. Пьют. А пьющий писатель для меня — алмаз с изъяном.

Вспомнили о таланте А. Твардовского, о том, что пил по какой-то причине.

Л.М. сказал:

— Видите ли, мне кажется, что он когда-то был сильно уязвлен. И это где-то внутри саднило. Потом он попал в определенное окру­жение, потом с этим окружением скрепил связи родственно. И те­перь запутался так, что вряд ли что можно уже сделать.

Перешли за стол. Выпили по рюмке «леоновки». Я пошутил: «Приобретем и мы изьянец». Он отшутился: «Ладно — ловить меня?» За столом он рассказывал об аресте отца в 1908 году. Шкулев прибе­жал, сказав матери, что он не имел никакого отношения к тому, что печатал Леонов в журнале: «Мадам, вы меня в это дело не втяги­вайте!» Мать стояла в ночной рубашке. Пристав извинился, сказав, что не смотрит в ее сторону.

Вспомнил, как сотрудничал в военной газете. О Фурманове гово­рил тепло. Показал свое собрание сочинений, изданное М. Бабовичем в Югославии. Потом показал 2 тома, выпущенных в Гослитизда­те, в разных переплетах, на разной бумаге... Эти тома, как сообщила мне Татьяна Михайловна, привели его в отчаяние.

Провожая, она сказала мне: «Спасибо, кажется, ему легче. Он опять шутит, смеется».

7 февраля 1970 г.

Сегодня работали целый вечер над трудными документами, кото­рые следует включить в Полное собрание сочинений Горького. Мно­го говорил о Горьком, то восхищаясь, то споря с ним.

— Конечно, Горький — настоящий богатырь. Он был на редкость щедро одаренный человек, энциклопедически образованный. Он мог поразить вас рассуждением о космических лучах, о монете времен Митридата. Удивительная политическая темпераментность. Но думаю, что его политическая ярость все же мешала ему как художнику, мешала быть ху­дожником, расширяющимся на века, как Л. Толстой. И, знаете, соци­альная острота порой тоже перерастала у него в свою противоположность: садясь за стол, он заранее знал судьбу своих героев. А вот я не знаю.