В кругу Леонида Леонова. Из записок 1968-1988-х годов

На это Леонов заметил: «Да. Я долго выбирал день, в который бы мне удобнее родиться. Думал, как бы проскочить между Пушкиным и Бальзаком. Не удалось».

7 июня 1974 г.

На заседании по поводу 175-летия Пушкина в Кремлевском Двор­це Съездов делал доклад В. Федоров. Я больше наблюдал за Л. Лео­новым, который в президиуме сидел между Сусловым и Кириленко. Суслов за все время не сказал ни одного слова соседу. Кириленко раза три что-то говорил Леонову.

Сегодня Л.М. позвонил, и я сказал, что вид у него вчера был величественным. На что он ответил: «У моего окружения». Перейдя к литературе, продолжил разговор о Куваеве, роман которого я дал ему прочитать: «Читаю роман дальше, знаете, поначалу было ничего, но дальше — на первом месте золото, а не люди!»

Неделю назад узнав от кого-то о том, что Василий Белов в рома­не «Кануны» собирается вывести Томского и Бухарина, разволно­вался и сказал:

— Вы не можете, не ссылаясь на меня, отговорить его от этой затеи? Намучается он. Бухарину и Томскому не было никакого дела ни до русского народа, ни до русского мужика. Им было дело до самих себя. Это все с них началось. И пусть он не вяжет с ними судьбы народа, страны.

19 июня 1974 г.

Сегодня в МГУ конференция, посвященная юбилею Л. Леонова. 110 докладов, из которых мне понравился доклад Н.П. Анучина. Мое выступление — заключительное слово «Мировое значение творчества Л. Леонова». Интересно, что ни из МГУ, ни из ИМЛИ, кроме меня, нет докладчиков. Разве это случайность?..

21 июня 1974 г.

Речь Леонова на заключительном заседании конференции.

Он рассказал о том, что его литературная биография была нелегкой. Каждая книга, в особенности, после 1931 года, встречалась «аплодис­ментами по телу». Жаловался на критику, которая мало разбирается в особенностях его творчества, обвиняя его в чем угодно. Он считает, что каждый писатель хорошо знает, что ему удалось и что не удалось. Самую злую статью о Леонове мог бы написать он сам о себе... Он говорил, что никогда не изменял и не изменит ни литературе, ни своему народу. Хотя в борьбе он всегда оказывался «страдательной фигурой», потому что не прибегает к методам своих противников. «Грацианские пойдут на такие средства, на какие я никогда не пойду: они мне претят».

О работе своей:

— Меня всегда интересовали не факты сами по себе, их читатель может почерпнуть из любой научной книги, а меня интересовал живой человек, как он видит происходящее, как явление отражается в нем.

Я всегда рассматривал литературу как мышление. Комментарий к Вселенной может оказаться интереснее Вселенной. Мышление должно составлять главную сторону нашей литературы. Оскар Уайльд го­ворил, что самые грандиозные события происходят в мозгу...

В гигантском беге Достоевского и Толстого обгоняет все-таки Достоевский.

22 августа 1974 г.

Вечером звонил Л.М., как всегда, в миноре:

— Нет запала, когда я писал «Русский лес», был запал, теперь прошел. Пропала тяга к бумаге. Вот думаю, не напечатать ли главу из романа — концепция Вселенной. Она отличается самостоятельнос­тью. Предложил Косолапову, а он испугался. «Надо почитать, по­смотреть, прикинуть», — сказал он без всякого внутреннего желания получить главу.

21 сентября 1974 г.

Беседа с Л.М. Он был в плохом, нерабочем настроении. Сооб­щил, что долго работал над отрывком из романа, но, наконец, от­правил в печать. Жаловался на мрачные мысли.

— У меня где-то написано: «Плоха та страна, где есть закон, гласящий: сын должен кормить мать».

По поводу литературы:

— Чтобы собирать урожай, надо сеять.

О человеке:

Упорно не соглашался со мной, что люди все-таки становятся лучше.

— Согласитесь все-таки, что человек чересчур медленно становит­ся человеком.

— Я уже говорил вам, что не признаю за искусством узко утили­тарных целей. Не дело искусства учить человека: «Не плюй соседу в ухо». На это есть милиция или там Академия педагогических наук. Искусство воздействует на человека не всегда непосредственно и во всяком случае другими средствами. Оно защищает ценности по-свое­му. И этого никак не поймут кое-где...

— Дорогой А.И., я не прочь защищать отечество. Но я не хочу выпрашивать на коленях себе право защищать отечество. Не пойму, почему Суслов думает, что он любит отечество вернее и правильнее, чем я? Кто дал ему это право? И чем он доказал, что он прав, а не я? Я вам рассказывал о Маслине? Нет? Была такая пьяная морда в ЦК. Не знаете, где он теперь? Так вот, во время войны или вскоре после ее окончания мне сообщили, что в Лондоне готовится постановка «Половчанских садов». Я думал, что было бы актом элементарной вежливости и культуры послать труппе приветствие. На всякий слу­чай — время было суровое! — решил посоветоваться, позвонил. Мас­лин: «Хорошо, мы подумаем». Прошло две недели. Звонка нет. Я позвонил сам. Маслин мне ответил: «Лучше вы им скажите, чтобы они ставили «Нашествие», а не «Половчанские сады», и потом, пусть они посылают приветствия советскому писателю — а не наоборот»...