В кругу Леонида Леонова. Из записок 1968-1988-х годов

— Сейчас вопрос идет не о фактах, а об обобщениях. Не описание событий нужно, а мыслительный экстракт. Война — это беспорядок. Там все беспорядок, а его всегда легко изображать и всегда легко про­извести впечатление на читателя. В романе война должна занимать как можно меньше места, лучше ее показывать со стороны. Войну надо показывать как, Стендаль, со стороны, — два, три эпизода.

20 июля 1976 г.

Л.М. снова в больнице. Во время болезни Татьяны Михайловны к нему пришел какой-то посетитель. Произошел взволновавший его раз­говор. Ночь без сна. Утром Л.М. сказал, что ему трудно говорить. Татьяна Михайловна попросила его прочесть стихотворение Пушкина. Он прочел и успокоился. Но днем почувствовал боль в животе. «Ско­рая» увезла его в Кунцево. Читает детективные романы, ругает их за бездарность. Просил достать ему «кусочки» из мемуаров Достоевского, не пропущенных цензурой. Надо попросить у Макашина.

10 сентября 1976 г.

Звонит Л.М. и всегда спрашивает:

— Что новенького в литературе?

Сегодня он говорил о том, что наши писатели все констатируют, не заглядывая вперед, а если заглядывают, то это сразу приводит в трепет Шауро и Беляева.

А по-моему — так много вариантов будущего, что бояться не надо. Пусть пишут так, как видят, и то, что видят. Пускай все говорит своим голосом. Мы идем первыми по морю, много рифов. Надо смело посылать разведку и доверять ей. И в нашем деле разведку надо вы­пускать на двести лет вперед. Умный так и поступает. Вон как далеко видел Уэллс. Видение будущего и мышление.

24 сентября 1976 г.

Звонок по телефону:

— Очень хорошие, по-моему, стихи сегодня читала по радио Бел­ла Ахмадулина. И очень хороши последние стихи Твардовского. Мне жаль, что он занимался другими делами... И они его закрутили. В последние годы он не раз говорил мне: «Я попал в капкан».

Потом стал жаловаться, что в журналах нечего читать.

Надо, чтобы в журналах был блеск, спор, дискуссия, а не публи­кации... Только потому, что написано.

9 октября 1976 г.

Сегодня мы работали с 7 до 12 вечера. Читали и обсуждали пись­ма Горького. Это было интересно, ибо Л.М. предстояло высказаться по поводу трудных моментов в жизни Горького.

Мы начали с писем Горького М.Ф. Андреевой и Е.П. Пешко­вой, относящихся к 1909—1910 годам. Татьяна Михайловна слуша­ла и уличала меня в том, что я все время говорю «в пользу Алексея Максимовича».

Л.М. сказал, что он считает эти письма очень искренними. А.М., находит он, выходил с блеском из очень сложной ситуации.

— Я вижу тут некоторые его хитрые ходы, но в целом эти письма делают ему честь и сразу приближают к нам как человека.

Читали письмо Горького М.И. Будберг.

Т.М.: Но почему он обращается к ней на вы?

Л.М.: Когда мы были в Сорренто, она всегда вела себя за столом, как хозяйка, он же обращался к ней на вы.

Потом сказал по существу вопроса:

— Есть некоторые сомнения в связи с письмами к Будберг. Надо ли их печатать? У Горького определенная репутация. И вдруг все меняется. Нет, не к худшему меняется. Ведь он даже на памятнике в пальто. И — вдруг совершенно человечный. А.И., вы, конечно, на­пишите настоящую книгу о Горьком? Вы знаете его жизнь по мину­там... Так вот, почему бы вам не начать с книги «Горький и женщи­ны»? Какая это интересная тема!

Потом вернулся к обсуждаемому вопросу:

— Но если мы напечатаем в Полном собрании сочинений письма к Будберг, то тут должен быть хороший комментарий, обширнейший, и — недвусмысленный, хотя...

Вышел к телефону. Вернувшись, сказал:

- Но не возникнет ли вопрос: почему столь интимные письма вы печатаете, а политически спорные — не печатаете?

Обратившись к серии писем, затрагивающих вопросы сионизма, я прочел письмо Гордону. Л.М. спросил:

— Неужели он искренне так думал?

Потом прочли письмо 1922 года, дополняющее интервью Горько­го Шолом-Ашу. Л.М. сказал:

- Опасное письмо. Опасно тем, что оно услужающее. Надо учи­тывать, что письмо уже опубликовано, тем более надо публиковать. А вообще-то письма надо публиковать небольшими тиражами. Зачем посвящать всех в интимности классиков? А я говорил вам о том, что встречался с Шолом-Ашем? Вел он себя нагло. Покупая что-то, пре­зрительно отбросил икону, ризу.

Почитали отрывок о Троцком из письма Горького Роллану. По поводу слов: «Я ...уверен в его способности сделать много неожиданно крупного, если ему не помешает избыток страстности», Л.М. сказал: «Помешал!».

Вы знаете, что Сталин серел от того, что Троцкий, приходя на Политбюро, забрасывал ногу на ногу, разворачивал газету и читал так, словно никого вокруг нет? Знаете, я бы за это съездил ему по морде.

Я привел три отрывка из писем Горького Г. Уэллсу, 3. Пешкову и др., в которых Горький выражает беспокойство в связи с подъемом Азии и Африки.

— Не может быть... — воскликнул Л.М., — откуда это у него? Хотя знаете, что-то в его эмоциях есть и серьезное. Сейчас это глав­ный вопрос. Мы их упорно выводим в люди, а у них ни крупных писателей, ни композиторов, ни художников что-то не видно...