В кругу Леонида Леонова. Из записок 1968-1988-х годов

Перечитал там Л. Андреева. Чудовищно слабо, психологически примитивно (спекуляция на ожидании героями смертной казни). Но с популярностью Л. Андреева считались и Горький, и Толстой.

13 января 1980 г.

Вернулся из больницы и узнал, что Л.М. отправился на опера­цию. Позвонил ему.

— Вчера приходили пять врачей во главе с Малиновским. Счита­ют, что надо меня оперировать. Дал согласие. Мне все равно.

18 января 1980 г.

Л.M-чу сделали операцию. По телефону:

— Плохо, очень плохо чувствую себя... Вырезали часть желудка, меньше, чем собирались. Сегодня Малиновский сказал: «Считайте, что выиграли 100 тысяч!» А зачем они мне? Если бы знал, что будет так больно, ушел бы обычным путем... Никого не хочу видеть. После ухода Татьяны Михайловны я стал на многое смотреть иначе: вроде теперь туда проторена дорожка верным человеком, по­этому все становится проще.

23 января 1980 г.

Леонид Максимович говорит:

— По-прежнему чувствую себя плохо, радуюсь снотворному уко­лу. Плохо — психологически. В особенности плохо от того, что ря­дом лежала Т.М., а послезавтра — Татьянин день. Низкий поклон Ольге Михайловне. Я знаю, что она мужественный человек. Все эти дни она звонила мне. Мы с ней подолгу разговаривали. А Наташи в Москве нет, уехала в командировку. Как ваши глаза? Это наш глав­ный инструмент.

4 февраля 1980 г.

— Только теперь разгадывается понимание той потери. Находит страшная слабость так, что хочется сказать: «Прими с миром дух мой!»

— Заниматься работой, чтобы отвлечься? Мы сейчас не ко двору, так как мышление в любом проявлении не нужно. Еще апостол гово­рил: «Философия — блуд». Я и на операцию согласился с тайной надеждой: «Роман в сундук, автора — в яму». Потерял последний импульс в работе. Вы знаете, что меня не баловали ни читатели, ни критики. И я привык к тому, что писал не для читателя, а для Тать­яны Михайловны. Я рассказывал ей все, до мельчайших деталей. Если она отвечала молчанием, я знал, что писать не надо. Если она загоралась вместе со мной, я садился за стол. Потом читал ей. Потом она читала. И я знал: прочтет — этого с меня довольно. Так я прочел «Евгению Ивановну» и положил в стол.

За неделю до смерти Татьяны Михайловны успел ей сказать, что все писал для нее. Она засмеялась: «Спасибо!» А теперь... не вижу своего читателя. Внутренне разваливаюсь. Как перееханный автобу­сом. Помню — мальчишкой: какой-то парень бросился с памятника Александру в Кремле, разбился, лежит, раскинув руки, поводит гла­зами. Вот я на него сейчас похож.

3 апреля 1980 г.

Л.М. по телефону:

— Почти не сплю. Лежу, размышляю, что-то записываю, а ут­ром не могу разобрать собственных слов. Прошусь в «Сосны». Там белый снег, а тут черный воздух. Меня даже физически пошатыва­ет... К роману не вернусь. Нет человека, который бы мне помог, понимал бы меня с полуслова. Таня говорила, что в романе есть на­стоящие находки. Ну, напечатают... и такие статьи обрушат на меня... Зачем мне это надо? И как без нее я это выдержу?

15 апреля 1980 г.

С 7 до 11 вечера были с О.М. у Леонида Максимовича. Очень изменился. Ошеломил его внешний вид. Похудел (оттянул резинку брюк и показал, как похудел), стал будто меньше, постарел, стало заметнее повреждение когда-то правой стороны лица. Лицо стало маленьким, а глаза больше и светлее, голова совсем поседела, а ког­да-то прекрасные густые волосы поредели. И в одежде заметно отсут­ствие Т.М., которая следила за ней, чтобы он был ухожен и элеган­тен, красиво одет. Он теперь заброшен.

Сказал, что не работает. Снова повторил, что писал для Т.М. всю жизнь... Чтобы закончить, надо помощника, который бы все знал в романе, помнил все, куда поставить вставки, в какую редак­цию «вживить их».

На вопрос О.М., о каком времени роман и когда он начал его, Л.М. отвечал:

— Начиная, примерно, с 1940 года, а задумал сразу после «Метели».

— И в военные годы занимались им?

— Да, но только после войны (1946 г.) написал около 5 листов и отложил, потому что развернулась работа над «Русским лесом». Пос­ле окончания этого романа вновь возвратился и снова оставил, так как стал переделывать «Вора». Отложил снова, работал над 3-ей или 4-ой редакцией «Евгении Ивановны» (их было много). В результате нарушился цикл, ибо каждые 5-7 лет человеческий организм перестраивается биологически и в этот цикл должна укладываться работа В над произведением.

О.М.:

— Какие же события и эпохи отражаются в романе?

Л.М.:

— Это неважно, хотя можно и рассказать. Но вот я читаю При­швина, и он похваляется, что никогда и ничего не выдумывал. А я всегда работал с вымыслом. Так работали те, кто создавал мифы. С тем вымыслом, который становится сам краской. Миф позволяет более глубоко проникать в сущность главного.

О.М.:

— Снова показывали по телевизору «Бегство мистера Мак-Кин­ли». И мне опять кажется, что вы обладаете даром предчувствия и предвидения. Может, не обязательно атомных катастроф, но каких-то грандиозных потрясений.

Л.М.: