В ледовитое море. Поиски следов Баренца на Новой Земле в российcко-голландских экспедициях с 1991 по 2000 годы

Тишина бывает такая оглушительная, что ты начинаешь разговаривать сам с собой: тишина, которую нарушает лишь треск телеграфа или одинокий радиопозывной, эхом разносящийся по коридорам станции. Здесь так тихо, что слышно, как где-то неподалеку работает насос и равномерно гудит электрогенератор в небольшом здании в 30 метрах от нас. Мы словно оказались в 1950-х: никаких компьютеров, все инструменты имеют прочный стальной корпус, большие циферблаты и кнопки. Рядом со столом стоит старомодный ламповый радиоприемник в лакированном деревянном корпусе, а на шкале нанесены станции: Москва, Киев, Ленинград… Растяжки радиомачт и метеорологических вышек поют на ветру. В конце концов, если ты не начнешь разговаривать сам с собой, ты вовсе разучишься говорить, как обитатели этой станции. Поразмыслив немного, я прихожу к выводу, что сегодня суббота. От сохнущей одежды по комнате распространяется хорошо знакомый запах нищеты. Здорово, наверное, во время полярной ночи обеспечивать работу такого вот космического корабля. Они неплохо справляются: в помещении чисто, оборудование в порядке, в машинном отделении все огоньки горят зеленым. Кто-то может сказать, что эта война уже проиграна. Окна, рамы, штукатурку, обои, трубы – всё старое, всё надо менять. Как и большинство других станций архипелага, эта работает на минимуме ресурсов, и оттого всё здесь напоминает лоскутное одеяло. Когда изобретательность тоже иссякнет, станцию закроют. Метеорологические наблюдения будут осуществляться спутниками и автоматическими погодными станциями, а снаружи природа только и ждет, чтобы востребовать себе это место, как случилось когда-то на мысе Желания.

Полярная станция на мысе Желания была оставлена в 1995 году, когда пожар, случившийся в канун Нового года в разгар полярной ночи, уничтожил двигательную установку. Дэвид и я были там три года спустя: по всей станции были расставлены миниатюрные искусственные елки и развешаны елочные гирлянды. Поскольку всё было оставлено внезапно, мы обнаружили личные вещи, по-прежнему лежащие на столах. Фотографии, сигареты, кофейные чашки стояли рядом с открытыми блокнотами, в одном из них был всё еще вложен карандаш. Постели были раскрыты, как будто кто-то встал только вчера, в нескольких зданиях на столах стояли тарелки, кастрюли с остатками еды до краев заросли грибами. Ковры, занавески, книги, постели, скатерти, обои и одежда – всё было покрыто толстым слоем плесени. На полках и столах в больших количествах стояли различные лекарства: таблетки и ампулы с порошками. Люди запаслись всем, что может понадобиться в одном из самых удаленных мест на Земле. На одной из стен висела карта мира, на которой Новая Земля возвышается над Евразийским континентом. Тут и там были развешаны изображения цветов и деревьев и всего прекрасного, что лежит за пределами пустынного горизонта. Для украшения комнат годились любые женственные образы с хотя бы малейшим намеком на обнаженное тело и чувственность. Их вырезали из газет и прикалывали на стены. Снаружи были устроены дорожки через сырую почву из досок и снятых радиаторов. Невдалеке от зданий видны пять могил – тела просто завалены камнями. Повсюду валялся мусор: собачьи черепа, сапоги, куртки (стеганные и джинсовые), книги и папки с таблицами, содержащими многолетние наблюдения, 10 тысяч стеклянных консервных банок и зеленых бутылок, сложенных в большие тележки, из которых они вываливаются; коробки, полные невскрытых, ржавых банок сгущенного молока, персиков и кукурузы; медвежья лапа, похожая на огромную руку, все костяшки по-прежнему связаны сухожилиями. Незаезженные, заполненные водой следы гусениц, рассекающие темную грязь, казались совсем свежими, но стоявшие рядом тяжелые машины, которые их оставили, были красно-коричневыми от ржавчины. Брызги океана и снежные бури не оставили на них ни пятнышка краски. Мы с Дэвидом пробыли тогда на станции пару дней, заселившись в одно из зданий. Мы заблокировали вход в вестибюль оставшейся мебелью, чтобы наши белые мохнатые друзья не могли застать нас врасплох, но, честно говоря, я больше боялся, что нас съедят грибы. Полуостров был усыпан бочками из-под горючего, сложенными длинными рядами у мелкой лагуны. Их стальные шумы сигнализировали о наступлении ночной прохлады.

Пока от пограничников нет никаких вестей о разрешении начинать работы на острове, но я не теряю надежды, что уже следующей ночью смогу отоспаться в палатке. Позади останется этот пол, плакат с нарисованной рыбкой, к которому я могу сейчас прикоснуться, окна с тонкими занавесками в цветочек. Я слышу, как снаружи кричат крачки и как бьется мое сердце, – так и проходит весь этот день. Дэвид хочет прочитать еще несколько статей и отредактировать свои записи, поэтому я выхожу прогуляться перед сном.