В ледовитое море. Поиски следов Баренца на Новой Земле в российcко-голландских экспедициях с 1991 по 2000 годы

Хочу сразу добавить, что такой эксперимент – побыть здесь в одиночестве – мне представляется очень интересным, и я волнуюсь за его результат. Мне просто интересно, как я себя поведу. Для начала я целый час занимаюсь тем, что разворачиваю палатку так, чтобы вход был удобнее расположен относительно ветра. Затем я натягиваю синий брезент и укрепляю его оттяжками, чтобы получился навес, который защитит меня от ветра и позволит мне спокойно готовить. Он сразу раздувается, как парус, и периодически с хлопком обвивается вокруг моей спины. Каждые несколько часов припускает дождь. Мое положение напоминает сэндвич – с обеих сторон от меня вода: сверху льет дождь, а снизу болотная жижа. Субстрат состоит из пятисантиметрового слоя мха поверх мягкой илистой глины, которая продавливается под весом человека. Сразу за палаткой остались глубокие ямы от колес вертолета – они почти полностью заполнены водой. Из-за дождя и из-за того, что мы много ходили вокруг, на земле рядом с палаткой грязное месиво. Глубина то ли овального, то ли прямоугольного озера, рядом с которым стоит палатка и из которого я беру воду для питья, не больше полуметра. Оно постоянно взбаламучивается ветром, вода в нём коричневая, и я не могу не думать о том, что там, на дне, не могли не скапливаться радиоактивные осадки.

Палатка – мое надежное убежище, а снаружи не стихает дождь: он лил всё утро, а к полудню даже усилился ненадолго. Надеюсь, у остальных всё в порядке. Возможно, путаница с местом высадки вызвана тем, что ручей, огибающий болото, по названию очень похож на реку, которую я обозначил. Я лежу на спине, сложив руки на животе, положив под голову свою большую спортивную сумку и уставившись взглядом в светло-желтое полотно палатки. Снаружи по нему не переставая стучит дождь, и, прогибаясь под порывами ветра, оно то и дело влажно шлепает меня по лицу.

18:00. Дождь прекратился, и на смену ему пришел густой туман. Меня окружает белая стена. Мой лагерь в самой середине этой тихой бури. Полчаса назад я допил свой чай. У русского керосинового «примуса» дурной характер: горит он неровно, выбрасывает языки пламени и много коптит. А мою газовую плитку Дэвид и Сергей забрали с собой. На побережье много плавника, но здесь, на этом болоте, нет никакого топлива, и всё, что у меня есть, – это две пластиковые бутылки с керосином, скрепленные скотчем. Этого должно хватить на три дня, хотя с моим аппаратом топливо расходуется слишком быстро. Даже в идеальных условиях разжечь «примус» бывает непросто, а при такой влажности, как здесь, он порой и вовсе не желает запускаться. Четыреста лет назад мои соотечественники пытались исследовать внутренние области этого острова на несколько миль вглубь, когда стояли на якоре в заливе у мыса Идолов, но сочли их скучными и непроходимыми.

Дождь и густой туман не позволяют обследовать окрестности. Во-первых, ты ничего не видишь, а во-вторых, я не хочу промокнуть до нитки, потому как – где же потом сушить одежду? И наконец, если вдруг откажет GPS, как же я смогу найти свою палатку? На расстоянии пяти шагов я вижу сквозь туман только контуры моего лагеря. Так что я провел весь день в палатке. К счастью, желтый свет, который она пропускает, напоминает солнечный. У меня полно еды: банки с отвратительным мясом, состоящим целиком из отбросов, – целые куски и стенки кишок, кожи или легких, покрытые застывшим жиром. Мы несколько раз варили из этого суп, но есть там нечего. Кроме того, макароны, бобы, сахар, и еще рис, мед, шоколад, сгущенка, варенье и арахисовая паста. В ящике, на котором я сижу, когда готовлю себе еду, лежат продукты на день, остальное я упаковал в большую спортивную сумку, которая служит мне подголовником, когда я лежу в палатке. Я прекрасно себя чувствую благодаря простой, но сытной пище: овсянка со сгущенкой и изюмом на завтрак, фасоль, рис или картофельное пюре на ужин. На перекус: смесь орехов, конфеты и шоколад.

В 10-м часу вечера, когда сгущаются сумерки, подкрадывается страх перед тишиной и всем тем, что таится в ней. Мне чудятся чьи-то подкрадывающиеся шаги, падающие предметы, странные голоса; возможно, это невидимые гуси или ветер в моём воротнике. Известно, что при отсутствии внешних раздражителей мозг старается заполнить пустоту, и я подозреваю, что именно это со мною сейчас и происходит. Мой разум уже начинает туманиться. Выбираясь из палатки, я ожидаю, что снаружи меня встретят незнакомые лица и фигуры, которые не дадут мне вернуться обратно. Возвращаясь, я боюсь, что, откинув полог палатки, увижу себя самого, сидящего внутри. Так, сегодня я 10 минут стоял и смотрел, прежде чем смог решиться, преодолеть сомнения и залезть в палатку. Когда опускается ночь и внутри становится темно читать, я долго не решаюсь включить свой налобный фонарь, опасаясь, что свет выдаст меня. Когда же я наконец собираюсь с духом, оказывается, что фонарь светит тускло и прерывисто… Меня здесь нет. Здесь никого нет.

Туда и обратно