В лесах Сибири. Февраль-июль 2010

В пустыне появление другого человека было целым событием. Анахореты не помнили, как выглядят люди, и при виде редкого гостя многие из них падали ниц, уверенные, что им пригрезился демон. Нечто похожее происходит и со мной, когда утром я вижу Володю Т., бывшего хозяина хижины, вернувшегося забрать оставленные вещи. Почему, черт возьми, за этой дверью не оказалась какая-нибудь прекрасная лыжница, приехавшая на Байкал отметить свой день рождения?!

— Водки? — спрашиваю я Володю.

— Нет, — отвечает он.

— Ты не пьешь?

— Я бросил.

— Когда?

— Двадцать лет назад, еще до того, как приехал сюда. Просыпаюсь однажды, а жены и детей нет. Потом они вернулись, но с тех пор я завязал. Лучше семья, чем пьянство.

— Как твоя новая жизнь в Иркутске?

— Не очень.

— Почему?

— Деньги. Мне по-прежнему приходится ходить на медведя. Шкуру продаю за шесть тысяч, моя месячная зарплата. Вот еще пара людей мне заплатила авансом, обещал.

— Во Франции есть поговорка о шкуре неубитого…

— Знаю, не надо, у нас тоже такая есть.

— Точно не будешь пить?

— Точно, сказал же.

7 апреля

Целый час прибираюсь в хижине. Мой веник творит чудеса. Клеенку на столе отдраиваю до блеска губкой, смоченной в спирте. И поскольку сегодня день чистоты, затапливаю баню. Вечером сижу, сияющий, как новенький рубль, и ем горячую кашу. В стакане плещется водка, на плите закипает чай, свечи плачут, озеро поскрипывает: у каждого свое место, каждый занят своим делом. Стрелка барометра резко падает; слышно, как ветер шумит в верхушках кедров.

8 апреля

Буря.

Все, что осталось у меня в жизни, — это мои записи. Я веду дневник, чтобы бороться с забвением, чтобы поддерживать память. Если не записывать свои мысли и действия, жизнь кажется бессмысленной: часы летят, дни исчезают один за другим, и торжествует небытие. Дневник — способ борьбы с энтропией.

Я архивирую уходящее время. Дневник обогащает нашу жизнь. Ежедневно встречаясь с чистым листом бумаги, человек начинает более ответственно относиться к происходящему — слушать внимательнее, смотреть зорче, мыслить четче. Потому что будет обидно, если на исходе дня он не вспомнит ничего достойного быть записанным. Ежедневные записи похожи на ужин с любимой женщиной: если вечером вы хотите сказать ей что-то важное, лучше обдумать это заранее.

Снаружи царит хаос. Ветер потрошит сугробы. Лес качается. Кедры принимают на себя главный удар. Оторванные ветки повисли в кронах. Такие порывы способны вырвать деревья с корнем. Буря навевает грусть, символизирует собой тщетность всего земного. Хорошо сидеть дома у печки и наблюдать, как за окном бушует непогода.

К вечеру постепенно напиваюсь. Моя хижина, моя темница.

9 апреля

Ветер не утихает. Он неутомим. Он берет штурмом байкальский берег. За что он мстит? Его гнев направлен на все живое…

Освободившаяся от снега и до блеска отполированная гладь озера излучает мягкий свет. Делаю несколько шагов по льду, удаляясь от берега. Порыв ветра срывает с меня шапку. Она исчезает из вида за десять секунд, развивая сумасшедшую скорость. До берега три километра, пора возвращаться. Обматываю голову шарфом и надеваю капюшон. Не ожидал, что без шипованных ботинок идти будет так трудно. Собрав последние силы, сопротивляюсь ветру. Мне приходится встать на четвереньки, чтобы не упасть. Продвигаюсь вперед, цепляясь за обломки льда, обрамляющие трещины. Ползти по льду Байкала во время бури — это урок смирения.

Еще немного, и ветер увлек бы меня, как хоккейную шайбу, на самую середину озера. После чего я вынужден был бы просить о помощи у жителей какой-нибудь бурятской деревушки на противоположном берегу, в восьмидесяти километрах отсюда: «Здравствуйте, извините, меня к вам ветром занесло».

Ночью избушка трещит по швам. Стон дерева смешивается с грохотом взрывающегося льда. Будь я суеверным, эти звуки повергли бы меня в ужас.

Я словно в западне и начинаю злиться. Чтобы успокоиться, читаю «Робинзона Крузо»: «24 декабря. Проливной дождь всю ночь и весь день; не выходил из дому».

10 апреля

Холодное синее утро. Умытый Байкал. Мир рождается заново, очищенный стихией, свирепствовавшей на протяжении сорока восьми часов. Пью чай на свежем воздухе, сидя за своим столом посреди обновленной природы. Ничто не нарушает тишину. Только легкий шум в ушах — песнь моего одиночества.

Проверяю ящики с провизией. Мои запасы продовольствия неумолимо тают. Макарон и соуса табаско хватит еще на месяц. Есть мука, чай и растительное масло. Почти не осталось кофе. Что касается водки, думаю, продержусь до конца апреля.