В лесу

– Да запросто. Но если будешь храпеть, отправлю тебя на диван. – Она выпрямилась и вытащила из волос заколки.

– Не буду, – пообещал я.

Я снял ботинки и носки, но думать над тем, в какой последовательности раздеться, оказалось чересчур сложно, поэтому я забрался под одеяло прямо в одежде.

Кэсси стянула свитер и улеглась рядом. Ее растрепанные кудри щекотали мне лицо. Я машинально обнял ее.

– Спокойной ночи, спасибо еще раз.

Кэсси погладила меня по руке и, повернувшись на другой бок, потянулась погасить свет.

– Спокойной ночи, дурачок. Выспись. Если что, разбуди меня.

Волосы Кэсси пахли свежестью чайных листьев. Она опустила голову на подушку и вздохнула. Ее маленькое тело излучало тепло, наводящее на мысли о слоновой кости и блестящих каштанчиках, – чистое, пронзительное наслаждение, когда держишь в кулаке нечто приятное. Уже и не припомню, когда в последний раз ощущал что-то подобное.

– Спишь? – прошептал я через долгую паузу.

– Нет, – ответила Кэсси.

Мы лежали молча, не двигаясь. Я кожей чувствовал, как меняется вокруг нас воздух. Он подрагивал и уплотнялся, как бывает над горячим асфальтом. Сердце заколотилось сильнее – впрочем, не знаю, может, это отдавалось у меня в груди сердцебиение Кэсси. Я развернул Кэсси к себе лицом и поцеловал ее, и она, немного помедлив, ответила на поцелуй.

Я уже говорил, что зыбкость всегда лучше определенности, и, разумеется, говорил так, потому что считал себя трусом, но я кривил душой – не всегда лучше. Лишь в ту ночь. Лишь в тот раз.

17

В кои-то веки первым проснулся я. Час был ранний, на улицах тихо, а бирюзовое небо – Кэсси жила под самой крышей, поэтому любопытных соседей не боялась и занавески почти никогда не задергивала – окрасилось бледным золотом, безупречное, словно в кино. Значит, проспал я всего час или два. Где-то вдали уныло перебранивались чайки.

В робком утреннем свете квартира выглядела запущенной и мрачной – на столике вчерашние тарелки и стаканы, едва заметный сквозняк шевелит документы, пятном на полу темнеет мой свитер и повсюду непропорционально длинные тени. Под ложечкой засосало, да так сильно, что я решил, будто это сушняк с похмелья. Я взял стакан воды с тумбочки и сделал несколько глотков, однако пустая боль не отступала.

Я думал, что Кэсси проснется, но она даже не шелохнулась. Прижавшись ко мне, она крепко спала, рот чуть приоткрыт, одна рука мирно лежит на подушке. Я убрал с ее лба волосы и поцелуем разбудил ее.

* * *

Мы провалялись в кровати до трех. Небо посерело и набухло, и когда я выбрался из-под одеяла, меня пробрал холодок.

– Я сейчас с голоду умру, – сказала Кэсси, застегивая джинсы.

В тот день она казалась мне до боли прекрасной: растрепанная, пухлые губы, глаза с поволокой, а взгляд по-детски мечтательный.

– Позавтракаем?

– Нет, спасибо, – отказался я.

Обычно когда я остаюсь на выходные у Кэсси, то воскресенье мы начинаем с плотного завтрака и прогулки по пляжу, но сегодня я не осилил бы ни разговоров о том, что случилось ночью, ни попыток избежать их. Квартира внезапно сделалась маленькой и тесной. В самых странных местах у меня появились синяки и ссадины – на животе, на локте; на бедре алела отвратительная царапина.

– Надо машину забрать.

– Подбросить тебя? – спросила Кэсси, натягивая футболку, но удивление в ее взгляде я заметил.

– Нет, пожалуй, на автобусе доеду, – сказал я и нашарил под диваном ботинки. – Полезно прогуляться. Позвоню тебе попозже, ладно?

– Разумеетсся, – весело согласилась Кэсси, но я чувствовал пробежавший между нами холодок, едва приметный, незнакомый и опасный.

На пороге мы быстро обнялись.

Я нехотя потоптался на остановке, но спустя минут десять-пятнадцать сказал себе, что игра не стоит свеч: тащиться туда надо с пересадкой, автобусы по воскресеньям ходят редко, так немудрено и целый день потратить. На самом же деле мне не хотелось соваться в окрестности Нокнари, пока на раскопки не вернутся шумные и неуемные археологи. Я представил раскопки сегодня – пустынные и молчаливые под тяжелым серым небом, – и мне подурнело. Я взял на заправке стаканчик невкусного кофе и зашагал домой. От Сандимаунта до Монкстауна четыре или пять миль, но я торопился: Хизер наверняка дома, с ядовито-зеленой маской на лице смотрит “Секс в большом городе”, включив телевизор на полную громкость. Она непременно пустится рассказывать о своем свидании вслепую и захочет узнать, где я был, почему у меня такие грязные джинсы и куда я подевал машину. Я чувствовал себя так, будто запустил в голове череду неумолимых глубоководных взрывов.