В лесу

Я забрал у Сэма бумаги и предпринял попытку вчитаться. Сосредоточиться стоило мне великого труда, семейный врач Девлинов писал как курица лапой; Кэсси с нарочитой терпеливостью дожидалась, когда я передам ей очередную страницу, наклонялась она слишком близко, и от этого нервы у меня были на пределе, уловить даже самые основные факты стоило громадных усилий.

Похоже, когда Розалинд была маленькой, Маргарет переживала из-за каждой мелочи – стоило дочке подхватить простуду, как ее тащили к врачу, и все же по сравнению со своими сестрами Розалинд отличалась неплохим здоровьем. Никаких серьезных заболеваний, да и травм тоже. Джессика три дня пролежала в инкубаторе для новорожденных, а когда ей было семь, свалилась со шведской стенки в школе и сломала руку, примерно с девяти у нее начали фиксировать недобор веса. И Джессика, и Розалинд переболели ветрянкой, и обе получили все необходимые прививки. В прошлом году Розалинд удалили вросший ноготь.

– Судя по медкартам, ни насилия, ни синдрома Мюнхгаузена, – сказала наконец Кэсси.

Сэм слушал запись телефонных разговоров: Эндрюз долго и раздраженно обсуждал что-то с риелтором. Не будь рядом Сэма, я, наверное, вообще не ответил бы Кэсси.

– Но тут нет ничего, что полностью исключало бы это. – В своем голосе я услышал напряжение.

– Как ты вообще докажешь, что насилия нет? Можно только сказать, что на него ничто не указывает. И я думаю, это и синдрома Мюнхгаузена тоже касается. Как я уже говорила, Маргарет в любом случае под описание не подходит, а значит… Суть синдрома Мюнхгаузена в том, чтобы привлекать внимание, выставляя себя или своего ребенка больным. А с этими детьми ничего подобного не делали.

– Значит, тут тоже провал. – Я отодвинул бумаги. Получилось резковато, и несколько листов упало на пол. – Вот удивительно-то. Это дело с самого начала обречено. Проще прямо сейчас отнести его в подвал и взяться за другое, где есть хоть какие-то шансы раскрыть, а то мы просто впустую тратим время.

Запись со звонками Эндрюза закончилась, слышалось шипение – тихое, но раздражающее, но тут Сэм нажал на “стоп”. Кэсси наклонилась и принялась собирать с пола листы бумаги. Все мы надолго замолчали.

* * *

Я размышляю над тем, что тогда думал Сэм. Он не произнес ни слова, но наверняка не мог не заметить, что с нами что-то не так – наша долгая традиция веселых, почти студенческих вечеров прервалась, а атмосфера в кабинете была теперь как в романах Сартра. Возможно, в определенный момент Кэсси рассказала ему обо всем, поплакала у него на плече – впрочем, в этом я сомневаюсь, она всегда была гордой. Наверное, по-прежнему приглашала его на ужин, а про меня сказала, что убитые дети – мое слабое место (что, в сущности, правда), оттого я немного не в себе. Объяснять она умеет так убедительно, что Сэм даже если и не поверил, то от вопросов воздержался.

Остальные тоже заметили перемену, это уж наверняка. Детективы вообще наблюдательны, и разлад меж “сладкой парочкой” вполне тянул на главную новость в отделе. Она облетела всех наших коллег за двадцать четыре часа, дополненная целым ворохом версий и догадок, – не сомневаюсь, что среди предположений было и верное.

А может, все обстояло иначе. Ведь со стороны все выглядело как раньше, инстинкт заставлял нас скрывать, что связь между нами умирает. В какой-то степени это и было тяжелее всего, поскольку наша связь не исчезла бесследно, и в нужные минуты мы ее демонстрировали. Бывало, что долгие, мучительные часы мы не говорили друг другу ни слова, не встречались взглядами, но стоило О’Келли пригрозить, что он заберет у нас Суини и О’Гормана, как мы тут же выдавали наш основной номер: я старательно перечислял причины, по которым без помощников нам не обойтись, а Кэсси возражала – мол, начальство знает, что делает, после чего пожимала плечами и выражала надежду, что журналисты ни о чем не прознают. Все это притворство лишало меня сил. Едва дверь за посторонними закрывалась и мы оставались наедине (или с Сэмом, но он в не счет), наше вынужденное единство исчезало, и я равнодушно отворачивался, чтобы не смотреть на ее бледное, растерянное лицо. Понимаете, я искренне верил, хоть и не понимал механизма, заставившего меня в это поверить, что я причинил ей зло – незаметное, но непростительное. Если бы Кэсси обидела меня, я бы простил ее даже не задумываясь, а вот простить ее за то, что она стала жертвой моей ошибки, я не мог.

* * *

Со дня на день мы ждали результатов анализа крови с моих кроссовок и пятна, которое обнаружили на жертвеннике. Несмотря на мутную рябь в голове, это я помнил отчетливо. Все остальные зацепки пошли прахом, эта осталась последней, и я держался за нее с мрачным отчаяньем. Я был преисполнен уверенности, которая шла наперекор всякой логике, что нам нужно лишь совпадение ДНК, и тогда все остальное встанет на свои места, пазл сложится, разгадка – точнее, обе разгадки – предстанут передо мной, простые и ясные.