В лесу

– Ясно. – Сэм будто бы слегка нервничал, хоть это на него и непохоже. – Я сперва так и подумал, что вы раньше не были знакомы. Но со стороны кажется, будто вы уже сто лет знаете друг друга, вот я и подумал, может, вы давние друзья или… ну ты понимаешь.

– Да, так многие думают.

Многие считают нас двоюродными братом и сестрой, или что мы выросли по соседству, или еще что-нибудь в этом же духе, и это всегда наполняет меня беспричинной радостью.

– Мы просто характерами сошлись.

Сэм кивнул.

– Вы с Кэсси… – Он кашлянул.

– Что там про меня? – подозрительно поинтересовалась Кэсси. Она вернулась в гостиную, отпихнула мою ногу и плюхнулась на диван.

– Да ерунда всякая, – сказал я.

– Я просто спросил Роба, знали ли вы друг друга до того, как перевелись в Убийства, – ответил Сэм. – Может, в колледже вместе учились.

– Да не учился я в колледже, – отмахнулся я.

До меня, кажется, дошло, о чем он собирался спросить. Большинство рано или поздно задается этим вопросом, вот только Сэм не из любопытных, поэтому я так и не понял, зачем ему это знать.

– Ты серьезно? – с плохо скрытым удивлением переспросил Сэм. Мой выговор часто вводит в заблуждение. – Я думал, может, в Тринити вместе учились, на занятиях познакомились или…

– Во времена Адамовы мы еще знакомы не были, – как ни в чем не бывало ответила Кэсси.

Я на миг оцепенел, но потом мы с Кэсси разразились ребячливым смехом. Сэм с улыбкой покачал головой.

– Вы оба чокнутые, – сказал он и пошел вытряхнуть пепельницу.

* * *

Сэму я сказал правду – в колледже я действительно не учился. В моем школьном аттестате, кроме пятерок, были лишь одна четверка и две тройки. С такими оценками у меня имелись все шансы куда-нибудь поступить, однако заявление я так и не подал. Остальным я говорил, что намерен с годик отдохнуть, но на самом деле мне ничего не хотелось решать, совершенно, причем чем дольше, тем лучше, желательно вообще всю оставшуюся жизнь.

Чарли уехал в Лондон изучать экономику, и я увязался с ним просто потому, что мне было все равно. Его отец снял ему часть квартиры в хорошем доме с паркетным полом и привратником. Чтобы поселиться там же, у меня денег не хватило бы, поэтому я подыскал себе конуру в сомнительном районе, а у Чарли появился сосед по квартире – голландский студент, который на Рождество собирался домой. Мы предполагали, что к тому времени я устроюсь на работу и перееду к Чарли, но уже задолго до Рождества мне стало ясно, что никуда я не перееду, причем не только из-за денег. Просто-напросто я полюбил мою конурку и самостоятельную, безалаберную жизнь.

После интерната меня пьянило одиночество. В первую ночь я несколько часов пролежал на липком матрасе, в дымчатом оранжевом свете городских огней, вдыхая ползущий из коридора запах карри и слушая, как на улице двое мужиков орут друг на друга по-русски, а неподалеку кто-то энергично пиликает на скрипке, и постепенно осознал, что ни одна живая душа в мире не видит меня и не спросит, что я тут делаю. Мне чудилось, будто каморка моя того и гляди оторвется от здания и, подобно мыльному пузырю, не спеша полетит в ночь, мягко касаясь крыш, речной глади, звезд.

В той каморке я прожил без малого два года. В основном существовал на пособие по безработице, впрочем, иногда, если меня донимали расспросами или требовались деньги, чтобы произвести впечатление на девушку, устраивался на несколько недель на стройку или грузчиком в контору по перевозке мебели. Наши с Чарли дороги медленно, но неотвратимо расходились. Думаю, началось это в тот момент, когда он впервые увидел мое жилище и наградил меня взглядом, полным вежливо-испуганного восхищения. Раз в несколько недель мы с ним встречались за кружкой пива, и время от времени он брал меня с собой на вечеринки, куда ходили и его новые друзья (именно там я чаще всего и знакомился с девушками, в том числе и с вечно напуганной алкоголичкой Джеммой). Его друзья по универу оказались ребятами неплохими, но языка их я не понимал и не желал понимать, они сыпали понятными лишь им одним шутками и словечками, и поддерживать с ними беседу было мне в тягость.

Я толком и не помню, чем занимался эти два года. Наверное, по большей части ничем. В нашем обществе это строжайше запрещено, однако я обнаружил в себе талант к чудесной, всеохватной лени, во взрослом возрасте людям недоступной. На окне у меня висел хрусталик от старой люстры, и я, лежа на кровати, целыми днями любовался рассыпанными по комнате осколками радуги.

Я много читал. Страсть к чтению я питал всегда, но в эти два года набрасывался на книги с ненасытным, почти плотским желанием. В местной библиотеке я набирал столько, сколько мог унести, а потом запирался на неделю в каморке и запоем читал. Я предпочитал старых авторов, чем старше, тем лучше, – Толстого, По, трагедии эпохи короля Якова, древние переводы Лакло, – поэтому когда я, моргая и щурясь, наконец возвращался в современный мир, то мысли мои еще несколько дней подчинялись их отточенному ритму, холодному и прозрачному.