В любви и боли. Противостояние. Том второй

Вот и сейчас я уже была готова тебе простить весь недавний кошмар моего унижения только за возможность кончить под твоими пальцами, языком и членом. Ты снова растирал и массировал мои эрогенные зоны, в этот раз намеренно избегая самых интимных участков, словно дразнил, распалял и заставлял тянуться за твоими руками, постыдно вымаливая о нисхождении — пощадить или убить. Подушечки больших пальцев одновременно и симметрично, с обеих сторон, слегка надавили на распухшие дольки упругих половых губ, немного растягивая в стороны, раздражая и рисуя пульсирующими узорами сладчайших ощущений вдоль всей поверхности воспаленной плоти: то опускаясь к лобку — к вершине их схождения, то поднимаясь к более чувственным точкам вагинальной впадинки и основанию анальной пробки. И в эти секунды — долгие, зыбкие, тягучие и невыносимо медленные под сенсорным пульсом твоих фаланг — меня размазывало по крышке станка, глушило и выбивало из-под ног жалкие островки мнимой почвы… а я только и могла — беспомощно цепляться в ножки конструкции скрюченными кулачками и поджимать на трясущихся ступнях онемевшие пальчики.

Господи, как я уже только не молилась, чтобы ты хотя бы коснулся моего клитора или наконец-то скользнул пальцем во влагалище пусть даже грубо и больно, но лишь бы хоть как-то загасил и притупил эту остервенелую вспышку ненормального возбуждения. Пожалуйста, я уже согласна, чтобы ты меня ударил, при чем по киске. Или вые*и или остановись.

Как я могла забыть, что это было частью твоей садистской игры и изощренной пыткой? Тебе было мало просто менять тактику между страхом, наслаждением и болью, ты проникал на такие глубины и в такие скрытые зоны, о существовании которых не догадывалась даже я. При чем тебе не надо было делать этого изнутри, тебе хватало и внешних открытых точек моего тела, которые ты стимулировал и размазывал по ним моими же обильными соками, усиливая судорожные сокращения вагинальных стенок, как если бы растирал и заполнял мою ненасытную пустоту собственным членом. А мне при этом только и оставалось, что скулить в кляп, сжимать на твоих глазах мышцами беспрестанно спускающей киски и… ждать… терпеливо ждать, когда же ты наиграешься.

Не знаю сколько — минута или две, десять или целый час? Наверное на моих половых губах не осталось ни одного микрона, поры и капилляра, на которых ты не оставил своих продублированных в десятой степени меток. Когда ты оставил их в покое, меня не спасло даже это. Они были уже настолько воспалены и раздражены твоими пальцами, что продолжали гореть, пылать и стенать, словно ты и дальше их массировал, притягивая выжигающий ток крови с болезненным жаром животной похоти к их опухшим и буквально до боли онемевшим долькам.

— Умница… Вот так и стой все время. — и снова меня обдало ментальной волной твоей удушливой тени, накрывшей с головой, когда я ощутила всеми клеточками своего обнаженного эпидермиса, как ты поднялся, скользнув на последок ладонями по моим ягодицам щедрой лаской любящего Хозяина. — Ты меня хорошо поняла? Тебе ничего не надо больше делать. Только стоять и принимать из рук твоего Мастера любое выбранное им для тебя действие.

Я знаю. Наказание или поощрение — удар или ласку. Разве что отголоски спящего разума никак не желали мириться с чужим выбором моей ближайшей судьбы. Тело давно скулило, пылало и требовало долгожданной развязки, тянулось за близостью и руками своего Владельца, тряслось от подкожной лихорадки обнаженных наизнанку инстинктов… а мне хотелось рыдать совершенно от иной одержимости — чтобы ты вернулся, отстегнул меня от станка и спрятал в своих объятиях от себя же самого.

Так ты и вправду отходил? Мне не показалось? Этот отрезвляющий холод на моем затылке, спине и растертой киске не что иное, как потеря тепла твоих ладоней и тебя самого? Это был звук твоих отдаляющихся шагов и застывших в падении гранул твоего черного времени? Так вот что такое теория относительности? Это ты им управлял и подчинял его течение собственной воле, вгонял в мои вены рубиновые осколки ускоряющихся или вовсе останавливающихся секунд. Теперь я могла чувствовать каждую из них, в двойном ударе собственного сердца, в болезненной вспышке сгорающего нейрона и натянутой до предела эмоции: быстро, медленно… в сверхзамедленной агонии вакуумного парения.

Ждать, хотеть и умирать.

— В этот раз больно быть не должно, если только не на внушаемом психосоматическом уровне. — и, да, в этот раз приближение твоих шагов отдавалось вибрирующим отзвуком режущей растяжкой в костях и в истекающей пустоте моей ноющей вагины.

Меня сминало до основания шокирующим противоречием собственных желаний и чувств. Я действительно тебя ждала, до летального помрачения рассудка, до полного отказа от всех своих недавних претензий и требований… я уже мечтала, чтобы ты сделал хоть что-то, что окончательно вырвет из моего здравого рассудка и тела любую претензию на сопротивление, страх и волю.