В поисках императора

Громкий смех приятелей, казалось, все больше подзадоривал Михаила.

– Если ты не перестанешь, ты еще об этом пожалеешь!

Михаил ослабил объятия, Игнат выскользнул из них и выбежал из палатки.

Он любил Игната, который напоминал ему младшего брата Никиту, погибшего двадцатилетним от брюшного тифа в первый год войны. Он узнал об этом из письма матери, дошедшего с шестимесячным опозданием на восточный фронт как раз перед тем, как полк двинулся в Сибирь.

Михаил помнил то утро, теплое, ласковое. Он сидел на кровати, сложив ноги по-турецки, и рассматривал шрам от гранатного ранения у себя на руке. Палатка была открыта, ее заливал розоватый солнечный свет. Когда капрал бросил письмо, Михаил заметил, с какой завистью смотрит на него Игнат, – тому из дома не писали. Михаил вскрывал конверт медленно, весь в предвкушении той радости, которая оставит его на несколько минут один на один с домом, унесет за тысячи километров отсюда. Он сразу же узнал почерк матери, сельской учительницы в одной из деревень Ярославской губернии. Он прочел о смерти брата, и ему показалось, что больше он не сможет ни вставать, ни ходить. Наверное, он переменился в лице, потому что Игнат подбежал к нему и тряхнул за здоровую руку…

– Как по-вашему, мы по лесу наперерез пойдем или будем обходить? – Кирилл задал вопрос, пользуясь паузой, пока Василий переводил дыхание, расправившись со своим полным стаканом.

– Не думаю, что старик захочет пойти в обход! Он скорее прикажет нам прорубать себе дорогу прямо кинжалами, прорезать лес, как нож лепешку.

– Да не сумасшедший же он, тоже, поди, дорожит своей шкурой.

– С чего вы это взяли? Знаете, командир моего батальона иногда позволяет мне входить, когда у него собираются офицеры. Кофе он любит, а готовить его только я умею…

– Ну и что? Что ты знаешь?

– Они все недовольны. Я слышал, что они говорили: Ипсиланти – сумасшедший, он ищет смерти… Конечно, наш полковник имен при мне не называл, но все понятно и так. И они, господа офицеры, называют его «стариком», как и мы с тобой.

Во время рассказа Кирилла Ефим словно очнулся от глубокого раздумья и стал внимательно слушать. В его глазах зажглись огоньки, казалось, тема разговора задела его за живое и он вот-вот откроет рот, чтобы вмешаться. Но тут снова заиграл Василий, да с такой удалью, что разговаривать стало невозможно. Разозлившись, Ефим выскочил из палатки, чтобы глотнуть свежего воздуха. Его раздражали пьяные морды, тупые глаза, товарищи казались ему глупцами, не желавшими понимать, что происходит. Ох, принесет им этот пир да гуляние беду, так и жди! Говорят, у каждого полка своя душа есть… Ой, недоброе с ней творится в этой глухомани…

«Солдаты не были в бою слишком долго… Что от них осталось? Где фронт, а где мы? Я за весь год ни разу из ружья не выстрелил. Каждый день его тру и чищу, чищу и тру, а зачем? Пока дыры не появятся? Это Ипсиланти виноват, тащит нас все дальше и дальше, привирая, будто царя ищем, хочет от Петербурга подальше улизнуть… Он-то знает, что там происходит, он-то знает… Наши, дураки, пьют да веселятся, а тому только этого и надо».

Ефим затаил неприязнь к князю еще тогда, на западном фронте, когда узнал, что тот не подписал приказ о присвоении ему звания прапорщика, о котором ходатайствовал капитан. Ефим знал даже то, что князь сказал: «Теперь ему уже на пенсии нужно звания получать. Не нравится мне, когда в моем полку сержантам столько же лет, сколько полковникам». Эти слова оставили незаживающую рану в душе старого солдата.

В полку не он один копил обиду на Ипсиланти. Ефим был уверен, что командир первого батальона полковник Гудериан тоже терпеть не может князя. Ефим часто наблюдал за ним, когда тот выходил из палатки командующего после вечернего рапорта. Он наблюдал за полковником не только из-за того неутихающего жжения в груди, которое заставляло его обращать внимание на всех обиженных и недооцененных, – он выполнял работу личного секретаря командира батальона. Гудериан желал Ипсиланти смерти точно так же, как и сам Ефим. Он слишком часто выслушивал от князя упреки в безалаберности, рассеянности, неспособности командовать. Когда князь терял над собой контроль, то не следил ни за тоном, ни за выражениями, отчитывая подчиненных офицеров, но солдатам всегда сочувствовал. Однажды, когда полковник вернулся после очередной унизительной выволочки у князя, Ефим решился и позволил себе заговорить с командиром батальона слишком доверительно. Он притворился, что берет со стола какой-то листок и приблизился к трясущемуся от ярости полковнику:

– Ваше высокопревосходительство, это же сумасшествие, настоящее сумасшествие…

Но Гудериан тут же пришел в себя и смерил сержанта обычным ледяным взглядом, дав тому почувствовать всю глубину пропасти, которая лежала между ними. А Ефим, сам не понимая зачем, вытянулся по стойке смирно, отдав честь офицеру Его Императорского Величества.

Глава шестая

Громкий свисток резанул уши. По Транссибирской магистрали, проходящей рядом с Ипатьевским домом, мчался поезд. И все его пассажиры были свободны.