Сам он тоже был когда-то свободен, но в конце концов оказался в этом доме и у потного охранника с монголоидным разрезом глаз должен был выпрашивать разрешение открыть ставни, получая недовольную гримасу вместо ответа. Когда его жизнь была настоящей? Та м, в прожитых годах, в том 1897, или 1909, или 1912, в тех месяцах и днях, которых больше не было, или теперь, здесь, когда вся она сосредоточена в нескольких словах с просительной интонацией? Жизнь давалась ему последним, жадным глотком, она утекала сквозь пальцы, он ощущал эту непрерывную утечку, как ощущают потерю крови. Его жизнь почти не существовала, изношенная вместе с сапогами, которые Трупп[15]
напрасно пытался начистить до блеска, стараясь не порвать их окончательно. Жизнь истиралась, обнажая свою основу. Он, Николай, еще жил, двигался, разговаривал, как и все те, кто над этим никогда не задумывался, как беззаботные путешественники в поезде, проезжающие мимо города Екатерины, где держат взаперти царя вместе с женой и пятью детьми. Пожалуй, путь на страшную сибирскую каторгу, проклятый тысячами судеб, полный ненависти и сопротивления, начинался действительно здесь. Здесь, за Уральскими горами, кончалась Европа, кончалась Россия, кончался привычный мир. И начинался иной, незнакомый. Николай II, как и его предшественники, правил и Европой и Азией, по ту и по другую сторону Уральской гряды. Теперь семья Романовых, заброшенная в центр собственной империи, оказалась на границе привычного мира.«Мир бесконечен», – прошептал Алексей, пытаясь однажды ночью сосчитать звезды, которые отец показывал ему из окна их тюрьмы. Мальчик кивал головой и старался запомнить все названия, то и дело переводя взгляд с огромного ночного неба на казавшегося теперь таким маленьким царя, который к тому же им уже и не был, а потом снова всматривался в темную бездну новолуния, в ночь. Им оставалось теперь единственное – ждать, здесь, «на краю света», как говорила Аликс, которая не любила собственных азиатских владений.
Для высланных в Сибирь разрешение остаться в Екатеринбурге уже было царской милостью; разрешение выбраться из Сибири и поселиться в этом заводском городе возвращало надежду на встречу с женой, детьми, родителями. Алексей спрашивал отца, сколько верст отсюда до Петрограда, сколько дней пути, и часами напролет рассматривал карту России, зарываясь в книги по географии. Он смотрел и смотрел на раскрашенные зеленым равнины, желтоватые холмы, голубые моря и синие реки, на темно-коричневую линию Уральских гор. Он вел пальцем по красной ниточке железной дороги, представляя, что едет в Петербург. Он слышал стук колес: тук-тук, тук-тук, тук-тук; видел мосты, вокзалы, разъезды и, наконец, протыкающий небо золоченый шпиль Петропавловской крепости. «Мы дома, мамочка!» – с этим криком он проснулся однажды ночью.
У мальчика была любимая игрушка – пароход, напоминание об одном необычном случае. С нею, перепрыгивая через кровати и стулья, он пускался в путешествие по Черному морю, каждый раз отправляясь из Ливадии. Алексей никогда не был в Европе, он ни разу не покидал России: царь и царица не решались брать его с собой в утомительные государственные поездки. Но он помнил, как однажды к «Штандарту», их яхте, вышедшей в море, подплыли два военных турецких крейсера и сопроводили ее до другого корабля, на котором его отец должен был встретиться с турецким султаном. Алеша помнил, как Нагорный, его верный дядька-моряк, сказал ему: «Мы уже не в России, мы в турецких территориальных водах».
Все познание мира за пределами России заключалось для Алеши в нескольких впечатлениях: ощущение синего спокойного моря за кормой, два крейсера, длинный корабль и сутулый старик, завернутый в золоченые и белые куски ткани, с крючковатым носом и торопливой речью, которая походила на бормотание попугая, привезенного тетей Елизаветой из Америки. Отец и султан обменялись визитами: странный старик тоже поднялся на «Штандарт», чтобы пообедать вместе с ними. Он был окружен роем юных рабов, которые в мановение ока рассыпались по всей яхте. А настоящих министров с ним было очень мало. Сидя за столом, он давал то одному, то другому юноше гладить свою бороду, а остальные, смеясь, выбирали ему лучшие куски и наливали шампанское. Алексею он подарил замечательный военный корабль, пароход длиною почти в метр, с моряками на мостках и у руля, с позолоченными пушками, расположенными в две линии у бортов, и с флагом, на котором был нарисован большой белый полумесяц. Подарок был вручен перед обедом, чтобы Нагорный мог тут же унести его, и темная рука, высохшая и почти просвечивающая, тонкая и цепкая, как коготь, потрепала мальчика за подбородок. Неизвестно, как это ему удалось, но Алексей сохранил и привез сюда единственную оставшуюся у него игрушку – корабль турецкого султана.