В полдень на солнечной стороне

И в этот момент что-то холодное, твёрдое коснулось его в глубине раны. Он вздохнул, чтобы обругать хирурга за боль, вздохнул через марлевую маску и очнулся, снова увидел склоненное лицо Ивана Яковлевича, который говорил ему насмешливо:

- Привет Лазарю! - Потом произнёс на ухо: - У вас сверхъестественно красивая супруга, а вы всё под огонь лезете. Я обещал ей ничего лишнего у вас не удалять. Но предупреждаю последний раз. - Заметил деловито: - Кстати, вы третий раз на стол ко мне лезете. Таким образом, выходит, выражаете свою привязанность ко мне?

И, говоря все это, быстрыми, прыткими пальцами ощупывал ему шейные позвонки, спину, голову. И видно было, как Иван Яковлевич утомлён. Под ввалившимися глазами темные пятна, словно тени от темных очков. Но стекла в его очках были светлые.

И он, оглядывая его тело, говорил, как всегда иронически, задиристо:

- В человеческом организме всего-навсего содержится три - пять граммов железа. Но для солидности, для возможного, как и у меня, генеральского чина я вам оставил кое-что для служебного веса - зарастет тканью, беспокойства не будет, просто сувениры для памяти.

И он, генерал, никогда не чувствовал в себе этих осколков. И только видел их на рентгеновских снимках, присланных ему однажды от Ивана Яковлевича с шутливой надписью: «Если вам такая начинка не нравится, заходите, возьму обратно и без очереди. Ваш И. Я.».

Иван Яковлевич умер от инфаркта после того, как он оперировал лётчика-испытателя в течение пяти часов, борясь за его жизнь, собирая, сшивая разломанное, разорванное его тело.

Он вышел из операционной, шатаясь, бессильно опустился на стул. Спросил сестру:

- Вы видели фильм ужасов, как сумасшедший хирург создает из мёртвых кусков трупа живого человека? Нет? Так вот сегодня это сделал я! - Слабо вздохнул, охнул с виноватой улыбкой и сполз на изразцовые плитки пола предоперационной...

Но воскресить Ивана Яковлевича, как он воскресил лётчика, уже никто не мог.

28

На фронте Петухову проще было угадывать характеры людей - и потому, что все всегда вместе, и потому, что в бою ярко вспыхивает все скрытое, не замоченное доселе в человеке. В бою - все наружу: и низкое, и высокое, и такое высокое, чему нет меры.

Вплотную, один на один, со смертью в человеке гибнет любое притворство, и он становится таким, каким себя даже не знал, и другие тоже его таким не знали.

Мера человека была - поведение в бою.

А здесь, на заводе, на первый взгляд все было каждодневно, однообразно, как и сам труд.

После работы у людей начиналась другая, своя жизнь - дома, малоизвестная Петухову. Приходя домой, оставаясь вдвоём с Соней, он всегда ощущал жизнь как ежедневный праздник - быть с Соней.

И бытовые трудности, которые испытывали все семейные, проходили мимо Петухова и казались не трудностями, а вполне нормальными условиями жизни, потому что другой! жизни он не знал, кроме армейской, и сравнивать мог только с армейской, где властвовал равноправный порядок, нарушаемый только боевой обстановкой. Но вот что стал замечать Петухов. Приходя в цех, самые сварливые и строптивые, раздражению высказывающие всяческие, справедливые и несправедливые, неудовольствия и во время перекура ядовито поносящие заводские непорядки и ближайшее своё начальство, - эти люди, как только становились к станку или к слесарному верстаку, делались совсем иными. Лица обретали умиротворенное выражение и то самоуглубленное, сосредоточенное спокойствие, исполненное воли, решительности, которое обычно ищут скульпторы, чтобы запечатлеть самовластное величие творца, присущее какому-нибудь великому деятелю, а если оно не присуще, то стремятся придать ему таковое, чтобы убедить людей в его исключительности.

Но это было всеобщим в процессе работы выражением людей труда, тонко владеющих своей профессией, открывающих в ней своим мастерством столько потаенного, что всех их следовало считать личностями незаурядными. И поэтому, как бы ни были они неудобны своими колючими характерами, относились к ним всегда терпеливо и даже с некоторым благоговением из уважительности к их мастерству.

Когда они собирались кучкой вместе, вся колючесть, строптивость исчезала бесследно.

Они становились чрезвычайно благовоспитанными, необыкновенно вежливыми, взаимопочтительными. О политике рассуждали серьезно - как политики. О неполадках заводских и жизненных судили соразмерно с теми трудностями, которые переживала в послевоенное время страна. И в таких беседах равных с равными считалось неприличным сетовать на собственные неурядицы.

Инженерно-технический руководящий состав они делили на две категории. Одни хорошо разбираются в технике, любят и понимают её, но слабо знают людей и плохо их организуют. Другие, напротив, и организаторы, и с людьми в контакте, но не любопытны к технике и боятся её трогать чем-нибудь новым, лишь бы она работала согласно приложенной заводом, её изготовителем, инструкции.

Поэтому кадровые рабочие хорошо знали, о чем следует толково говорить и что спрашивать с того или иного руководителя цеха.