В полдень на солнечной стороне

И, зная их плюсы и минусы, могли того руководителя, который хуже разбирается в технике, поставить своими вопросами в тупик, а того, кто хорошо разбирается только в технике, но не в людях, справедливо упрекнуть в неправильной расстановке рабочей силы, в неумении подметить вовремя, что тот или иной уже превосходит работой свой сегодняшний разряд.

И чтобы войти в доверие к таким высоким мастерам, нужно было на их уровне постигнуть своё дело.

Петухов слышал, как однажды Клочков сказал молодому конструктору:

- Важнейшее свойство внимания - концентрация и устойчивость, способность отключить сознание от всего несущественного и сосредоточить на главном.

Вот это свойство внимания он видел воплощенным в работе таких мастеров, как Зубриков, Золотухин, и других, им подобных.

Когда их застигал в работе обеденный перерыв или даже конец смены, умиротворенное, самоуглубленное выражение сменялось другим. Словно очнувшись, они сначала озирались недовольно и недоумевающе: чем, мол, вызвана машинная тишина, почему суета в цехе, разговоры? Подобное недовольство Петухов замечал в клубе, если спектакль был хороший, увлекший людей, и вдруг - антракт.

Отходили от станков не сразу. Чего-то прибирали, а перед самым уходом быстрым ласкающим движением ладоней касались обработанных деталей, не то пересчитывая их, не то испытывая странную жалость, расставаясь с ними.

Такое же недовольное выражение лиц он видел у них, когда подсобники забирали готовые изделия.

Приносили заготовку сложного профиля и к ней чертежи, и сам технолог, зябко поеживаясь, говорил сердито:

- Конструкторы навыдумывают черт знает какую конфигурацию, а как её резцом взять, на нас взваливают.

- Ладно, - заявлял Золотухин, - поколдую! - Долго смотрел на чертежи, говорил решительно: - Бумага! - И, медленно ворочая деталь, ощупывал её пальцами внимательно, чутко, словно слепец. Собирал инструменты заново, по-своему затачивал. Долго налаживал станок. Потом снова щупал деталь, и на лице его при этом сменялось множество выражений: горечи, недоумения, подозрительности, радости, сомнения и, наконец, высокомерной самоуверенности, после чего он устанавливал деталь. Впервые осторожно касался её режущей кромкой специально подобранного инструмента. Такую же быструю и богатую смену чувств и мыслей Петухов запомнил на лице хирурга Ивана Яковлевича Селезнёва, когда тот тщательно обследовал рану, прежде чем приказать сестре подать нужный инструмент.

Когда Золотухину поручали обработку сложной и ответственной детали, обедал он наскоро. С озабоченным выражением лица поспешно возвращался в цех, ни с кем по пути не разговаривал, становился нелюдимым. Прежде чем встать к станку, с такой же тщательностью, как хирург Иван Яковлевич, мыл руки, и весь станок его был особенно чисто прибран.

И каждый раз после перерыва он вынимал уже полуобработанную деталь, снова её ощупывал и закреплял заново, будто кто-то в его отсутствие мог потревожить её центровку.

И если закуривал, то не у станка во время работы.

Остановив станок, отходил в сторону, курил, глядел на станок и на блестящую в ней деталь и всё думал о ней, жадно куря.

Закончив обработку, он не позволял забирать деталь, а сам после смены относил её в кладовую и тревожно следил, как кладовщик кладет её на стеллаж, предупреждал: «Я тебе её стукну!» - и показывал увесистый кулак. После этого лицо его обретало потерянное, унылое, скучающее выражение, словно кто-то его обидел или кто-то из близких уехал из дому, а он о нём тоскует.

И никакие похвалы и обещания премии за исполненную работу не могли его сразу вывести из такого удрученного состояния, потому что никто, кроме него самого, не мог поняты, сколько душевного тщания он отдал этому изделию. Но когда равные ему по мастерству замечали кратко: «Глядели твой кроссворд, хитро справился», - скулы Золотухина розовели, поперхнувшись, он долго откашливался, замечал смущённо:

- Помудровал маленько! - И чтобы сделать приятное похвалившему, протягивал кисет, предлагал: - Из моего сверни, сам из листа нарезал. А то от махры глаза щиплет. При тонкой работе глаз и без того от напряжения слезой заливает. Курю тогда такой, который помягче.

- А ты чего сегодня не в сапогах, а в тапочках?

- Ногам упорнее.

- А в майке? Не лето же?

- В спецовке рукава длинные, широкие, подвернул, манжет получился толстый, рукам свободы нет.

- Со своим мылом ходишь?

- Казенным вымоешь, а рука все равно сальная. Цепкость не та.

- Это правильно.

Получая потом рядовую работу, Золотухин долго не расставался со скучающим выражением на лице. Он никогда не вносил по надлежащей официальной форме свои рационализаторские предложения, но новых приспособлений придумал немало. Говорил небрежно тем, кто в таком приспособлении нуждался:

- Возьми у меня из шкафчика штуковинку, вставишь - кромку разом обрежешь и канавку проточишь, - и отходил, будто так, между прочим, только закурить предложил из своей пачки.