В полдень на солнечной стороне

- Так газета... - промямлил Петухов. - Пришёл из редакции парень. Чего ему про втулки рассказывать? «Ремесленники, - говорю, - не хуже выполняют, работа простая, ума большого не требует». Ну он спросил про войну, я думал, для своего личного интереса. А он все это а газету, да со всякими словами красивыми! Прочел, так неловко себя чувствовал, будто своровал.

- Так там всё правда, - заметила Соня.

- Нет, не правда! - возмутился Петухов. - Получается, будто я один такой, а не все. Из моей же роты были получше, а он ни Лазарева, ни Сковородникова, ни Атыка Кегамова не упомянул. Вот и вышла брехня, самохвальство. - Сказал потерянно и жалобно: - Но ведь я такого не хотел.

- Знаю, - сказала Соня. - Я тебя такого, какой ты есть на самом деле, на фронте полюбила и сейчас люблю, и лучше всех я тебя знаю, какой ты вовсе не хвастливый, а даже очень правдивый.

- А ты больше меня правдивая. Я иногда не решаюсь тебе какую-нибудь нехорошую правду о себе сказать, - признался Петухов, - а ты всегда о себе говоришь мне все сразу.

- Чего же мне бояться? - рассудительно заявила Соня. - Мне даже нравится: я скажу о себе плохое, а ты радуешься, что я тебе такое без твоего спроса скажу. Тогда никаких тайн у нас с тобой друг о друге нет. - Произнесла даже вызывающе: - Когда ничего про себя не стыдишься сказать, как самой себе, тебе признаюсь, и даже получается, что от этого ты мне ещё ближе, что ты такой единственный, который про меня все знает, что я сама знаю, переживаю, чувствую. - Сказала задумчиво: - Я даже не думала, что такой откровенной с тобой стану. - Спросила тревожно: - А может, это неправильно, что я такая сейчас? И ты все плохое во мне запомнишь, а все хорошее когда-нибудь позабудешь?

- Нет уж! - возразил Петухов решительно. - Если по-честному, так вот это в тебе такое, что, может быть, превыше всего! - Помолчал, буркнул: - И самое в тебе красивое.

- Значит, сама по себе я тебе уже не очень? - лукаво осведомилась Соня.

32

Однажды, когда Петухов пришёл в цех, начальник пролета отвёл его к новому станку-полуавтомату, предназначенному для обработки сложных деталей. Сказал: «Вот, осваивай».

Несколько дней он сам обучал Петухова обращению со сложным станком. Но когда Петухов смог самостоятельно справляться, ему дали чугунные муфты, по простоте обработки не отличающиеся от втулок.

В этот станок можно было закладывать для одновременной проходки сразу несколько таких муфт, и Петухов снова начал превышать нормы, существовавшие для таких деталей на обычных станках. И снова его имя зашумело. На его примере начали призывать, указывать, как надо работать и перевыполнять нормы.

Золотухин ни разу не подошёл к Петухову, когда он работал за этим станком, и вообще стал избегать его.

Станок был оборудован различными контрольными автоматическими устройствами, в том числе мерительными, поэтому Петухов быстро достиг и высокого класса точности обработки деталей. В институте преподаватели помогли ему разобраться во всех тонкостях механики станка, в его автоматике, и Петухов уже сознательно и безбоязненно переходил на предельные скоростные режимы, получив ко всему прочему набор самозатачивающихся резцов, созданных новатором, московским токарем-скоростником Павлом Быковым. Но когда Петухов просил дать ему наряд на более сложные детали, начальник пролета говорил:

- Обожди! Ты, может, станок и освоил, но ему надо дать время для обкатки, для притирки - для обживания, словом.

И поспешно отходил от Петухова.

И вот, когда его имя опять зашумело, Петухов стал ощущать вокруг себя какую-то пустоту в цехе. И хотя ему никто даже и намёком не высказывал причину такого от него отстранения, постепенно он понял, отчего это произошло.

Сначала он с горечью и обидой жаловался Соне, пытаясь объяснить это даже завистью, но не встретил у Сони сочувствия. Она не спрашивала, а, как казалось Петухову, пытливо допрашивала его, грустно напоминала, что, когда рота получила первое противотанковое орудие с полуавтоматическим заряжающим устройством, он, Петухов, долго и тщательно выспрашивал огневиков, кого бы они сами считали подходящими для расчёта к этому орудию. И когда все единодушно назвали Лазарева, он обрадовался, потому что сам так думал. И Лазарев, получив приказание командовать расчётом новой пушки, сказал её как положено при этом: «Служу Советскому Союзу!», а, обведя всех счастливыми глазами, объявил сдавленным от волнения голосом:

- Ну, спасибо за такое доверие ко мне. За то, что так наградили!

И все считали, что такое орудие артиллеристу равно высшей награде.

Петухов сказал тогда Лазареву:

- Ты не забудь на орудийный щит звезды перерисовать со старой пушки - сколько танков врага всего уничтожил.

- Зачем же? - обидчиво отозвался Лазарев. - То её добыча. Зачем я с неё, со старой, брать буду? Я на новую соберу, ещё и побольше. Она сама себя покажет!

И об этом напомнила сейчас Соня, не забыв, как Петухов тогда радовался Лазареву, его бойцовской высокой щепетильной чести.

Соня, потупив глаза, словно пряча их от Петухова, вполголоса сказала: