В полдень на солнечной стороне

Хотя Петухов и сошёл со своих высоких показателей на втулках, он одержимо пытался достичь хороших показателей на новой, несколько усложненной детали. И пока в ней был дефицит, справлялся с нормативами, не отставал. Но уходил после работы обессиленный не тяжестью её, а своим нервозным перенапряжением, сопровождаемым изнуряющим страхом и волнением - как бы не запороть деталь - и чувством неудовлетворенности от своей работы, отчетливо сознавая, что преодолеть барьер на пути к высокой точности ему пока невмоготу.

Золотухин, чутко понимая душевное состояние своего подопечного, говорил так, словно такому его состоянию радовался:

- Это в тебе, Григорий, рабочая косточка лезет, как зуб мудрости. Вначале болит, но что это означает? Зрелость! Сознаешь: не на ОТК работаешь. Он-то пропустит. Но своя совесть строже! Значит, доходит! На себя работаешь. На удовольствие, чтобы достичь того, что и по учебнику считается недостижимым! Отсюда льгота - допуски. А если ты их преодолел? Что значит? Высоту взял! Машине долголетие обеспечил. Во всех случаях детали, тобой сработанной, нет износу. Значит, твоя работа дольше других живёт в этой самой детали.

Качественный человек чем приятный? Он, конечно, своей работой болеет. Сам болеет. Но другим от его труда удовольствие! Болеть от расстройства плохой вещью её будут. Вот как оно получается, если по всей дальности рассуждать. Хорошо сработанное изделие всех людей воспитывает. Тянет других хорошо самим работать, а плохое на плохой труд поощряет. Прощает им их плохой труд. Вред от плохого изделия большой. Развращает людей, я так прямо заявляю. Губит в людях уважение к труду и на свой труд с малой меркой смотреть позволяет. И нет такого рубля, чтобы им измерить, где ты от себя ту стружку снял, которая тебя самого к самому недосягаемому приблизила.

Признался доверительно:

- Когда меня впервые поставили на обработку канала ствола скорострельного авиационного орудия, я стопками валерьянку пил, успокоительные порошки в медпункте выпросил. Сплю дома, а канал ствола снится. Будто он весь от моей фрезы в бороздах, и я в него, как лилипут, влез и воровато шабровкой борозды снимаю, а наверху, как на заводской трубе, люди стоят и на меня сверху с презрением взирают.

Переживал? А как же без этого? Начинал свою жизнь, как и ты, со втулки, а до чего дошёл - до самого высшего, нарезки канала орудийного ствола. Это, если считать по-рабочему, вершина, - значит, достиг! А вот дают новую заготовку, и не так чтобы очень сверхсложную, всегда волнуюсь, чтобы поинтересней её сработать, половчее, по-новому. Я биографию одного актера читал: признается, тысячу раз выходит на публику, а все равно волнуется, переживает. А мы не на публику выходим, а на весь народ. Как же не переживать такое? Пошибче, чем этот артист, переживаем. Только ему сразу в ладошки хлопают, а мы чем обходимся? Признал тебя коллектив, доверяет, - значит, самые понимающие тебя ценят, а не просто публика, которая не все тонкости в актерском деле смыслит, а все равно хлопает, особо если у артиста имя громкое...

Соня пытливо заметила происшедшую в Петухове перемену. Он стал как бы стесняться, когда она расспрашивала его о работе. Портрет Петухова, однако, не снимали с Доски почета, но не по забывчивости. Неоднократно Глухов сердито и раздраженно упрекал руководителей цеха в том, что они не умеют и якобы её хотят создать должную обстановку для передовика.

- Это даже политическое недомыслие! – гневался Глухов. - На заводе трудности. Была возможность примером доказать: нет таких трудностей, которых бы не мог преодолеть передовик труда!

- Он по своему разряду потолка только на втулках достиг, на новой детали едва тянет.

- Упрощаете вопрос! - рассердился директор. - Не успели ударника поднять, как мы его в глазах общественности роняем. В интересах завода, чтобы передовик был передовиком, примером! Прошу вас этим руководствоваться и доложить мне лично, какими оргмероприятиями можно обеспечить труд рабочего, имя которого стало известно и за пределами завода.

Соня чутко и страдальчески улавливала тревожное беспокойство в бегающих глазах Петухова, когда заговаривала с ним о заводских делах, и то, что он стал плохо спать, сторониться Саида Нугманова, когда тот сообщал ему радостно, как его бригада одолевает скоростные тяжеловесные плавки по методу, заимствованному из опыта сталеплавильщиков Магнитки.

И когда однажды Соня сказала, что, соскучившись, специально идёт на заводской двор, чтобы посмотреть на портрет Петухова на Доске почета, он ответил ей резко и брюзгливо:

- Значит, тебе только мой парадный портрет нравится, а не обычная моя физиономия, какой я есть на самом деле?

И в ответ на скорбное восклицание Сони понуро признался, как ему сейчас трудно.

- Понимаешь, - сипло говорил Петухов, - зашёл в сборочный, а там мои детали доводят до норматива. Никто не говорил, не упрекал, а вот получается, вроде я их тайный иждивенец, что ли. А мастер их даже похвалил.

«Молодец, - говорит. - Фронтовик, опыта у тебя нет, а справляешься».

- Откуда он знает, что ты фронтовик?