В самой глубине

Он открыл книгу и стал читать ей. Шрифт был мелким, и ему приходилось напрягать глаза. Там было немало слов, которых он не знал. Рядом с загадками были причудливые, выраставшие одна из другой картинки деформированных существ с головами от одних животных и телами от других. На одной из картинок он увидел амбар из той загадки, что ему рассказал мертвец в самый первый день.

Тебе это не понравится, снова предупредил он, но я почитаю тебе, если хочешь. У тебя есть еще где-то хлеб? Она ничего не ответила.

Не думаю, что тебе это понравится, сказал он. И понял, что не хочет, чтобы она ушла.

Только ей как раз понравилось. Ее рот двигался вслед за словами, палец указывал в книжку, требуя: эту еще раз. И он перечитывал загадку уже медленнее, запинаясь на некоторых словах. Часто слова, которых он не знал, девочка произносила с легкостью. Она налегала на книгу, водя грязным пальцем по странице, и читала вслух. Слова легко давались ей, словно она сама их выдумывала. И каждый раз при этом она взглядывала на него, довольная как пряник, кривя широкий рот в улыбке, показывая желтые зубки.

Что может обойти весь свет, не покидая своего угла? Чем больше ты их делаешь, тем больше оставляешь за собой.

Не дослушав очередную загадку, она встала и побежала куда-то, размахивая руками. И он смотрел ей вслед. Обследовав сумку, он отметил, что она забрала: две пары трусов, пустой пакет из-под хлеба, две рубашки. Из книги загадок была неровно вырвана одна страница.

Он заполз обратно в палатку и положил голову на твердую поверхность. Он тосковал о том, что утратил, о том, что отдал, тосковал о сделанном. Он чувствовал своих родителей где-то у реки, вниз по течению. Они искали его, а может, и нет. Они сидели за круглым кухонным столом, кто-то протягивал руку за чашкой, кто-то перелистывал газету, а кто-то открывал настежь входную дверь, собираясь выйти. Ему хотелось, очень хотелось, чтобы они нашли его. Он бы рассказал им, почему ушел от них, почему так поступил. И все бы стало в порядке. Если бы они поняли его. И тогда бы они вычеркнули друг друга из своих жизней, чтобы уже никогда не поддаться воспоминаниям. Они сидели за круглым кухонным столом, и там же был мертвец, глядевший на него.

То, что Фиона предрекла ему, кружилось по верху палатки спутанными телами. Они были цвета кожи, сухими и чешуйчатыми. Они заползали ему на грудь, забирались в рот. Его щеки напрягались, с трудом сдерживая их. То, что, по словам Фионы, он сделает со своим отцом. И с матерью. С собственной матерью. Он проснулся в поту, извиваясь в спальном мешке.

Охота

Я купила бутылку вина и незаметно пронесла ее к сараю. Фиона чуть приоткрыла мне дверь, показав часть лица. Я кое-что вспомнила, сказала я. Она впустила меня. Мы пили вино из чайных чашек, одну за одной. Она смаковала его и гладила себя по животу одной рукой.

На обратном пути из бассейна я вспоминала все больше и больше, и мой прежний ручеек разлился в реку. У меня еще оставались пробелы – большущие дыры размером с туннель для поезда, – однако я уже могла сложить какую-то историю.

Что ж, сказала она, шумно прихлебывая вино. Ты бы лучше рассказала мне.

Я сомневаюсь, что ты сумеешь это понять.

Она поставила чашку на пол, звякнув о блюдце, закинула ноги на кровать и откинулась на спинку стула. Я слышала снаружи Ивету, шебуршавшую в кустах, и звуки телевизора, доносившиеся из дома.

Ты знаешь, сказала Фиона, впервые я увидела то, чего не видели другие, когда была мальчиком и смотрела, как кастрируют быков на ферме родителей. Моим сестрам отец не давал смотреть, но меня взял. Мне всегда хотелось знать, зачем он это сделал. Я был таким стеснительным, что едва мог соли попросить. Мужчины, проводившие кастрацию, приехали из ближайшего городка. Быки были молодыми и боялись, и я им очень сочувствовал. За час обработали двадцатерых. Отец держал меня за руку, и мы были достаточно близко, чтобы рассмотреть то, что у них отрезали. Это напоминало странные растения.

Фиона снова взяла чашку и подняла ее словно для тоста.

Когда я отвел взгляд от всех этих отрезанных яиц, я увидел чью-то фигуру в углу амбара, стоявшую за стогом сена. Это была я сама, но только в женском облике. Так я впервые заранее поняла, что должно произойти.

Она допила чашку и показала рукой, чтобы я дала ей бутылку. Передавая бутылку, я почуяла, как от меня пахло хлоркой и потом.

Так ты мне расскажешь или нет?

Да, сказала я. Я вспомнила, чего мы боялись. Я сделала глубокий вдох. Я не знала, насколько это удачная идея – рассказать ей такое, высказать это вслух. Казалось безумием говорить об этом в таком месте, в ветхом сарае с краю сада.

Мы звали его Бонак, сказала я. Так мы звали все, чего боялись, но больше всего мы боялись его. Я увидела его в бассейне. Как оно плыло ко мне. Это было живое существо, животное. Такое здоровое. Я видела его в воде.

Существо?

Да.