В середине века

И когда Аркадий Николаевич потребовал, чтобы я для начала выложил, что знаю о нем, я торопливо возобновил в уме услышанное от физика Владимира Глазанова, строителя Иосифа Махновецкого, прибориста Александра Рыбака, директора ТЭЦ Исидора Бронштейна и многих других знакомых — Казаков был увлекательной темой для разговоров. И хоть никто из нас не мог пожаловаться на отсутствие событий в своей собственной жизни, обстоятельства его существования по любой оценке были необыкновенными.

Я вспомнил, что он был из тех, кого объявили видными деятелями Промпартии. Вспомнил речь обвинителя Крыленко на знаменитом ее процессе, того самого Крыленко, кого — тогда еще прапорщика — Ленин в послании генералу Духанину в 1917 году провозгласил главнокомандующим русской армией, потом наркома юстиции, шахматиста и альпиниста, пламенного оратора на процессах «врагов народа и вредителей», встретившего свой конец 1938 году: он был закономерно раздавлен прессом террора, который сам же столько лет истово совершенствовал.

На процессе Крыленко поставил турбинщика Аркадия Казакова в один ряд с такими крупными инженерами, учеными и великими вредителями, как руководитель Промпартии Рамзин, нефтяник Ларичев, текстильщик Федотов и историк Тарле. И суд, естественно, приговорил Казакова, Ларичева и еще кого-то к расстрелу, и «Правда» объявила о приведении приговора в исполнении. А Казаков перед войной появился в Норильске живой и свобожденный от тягот промпартийного приговора, зато с новыми статьями и новым тюремным сроком такой длины, какая явно превосходила реальные возможности существования. И его в начале войны определили в строители ТЭЦ со специальным заданием срочно смонтировать эвакуированную из Харькова турбину.

Турбина была дрянненькая: при проектной мощности в 25 тысяч киловатт за несколько лет эксплуатации в Харькове она ни разу не дотягивала и до двадцати тысяч, эвакуация за шесть тысяч километров в Заполярье ее качества тоже не улучшила. Некоторые — из комсомольского набора — энергодеятели в Норильске ужаснулись: такая развалюха, а кому поручили восстанавливать? Человеку с жутким набором статей, он же ее вконец угробит, и обвинять будет некого. «Война же идет, с нас голову снимут!» А опытные специалисты карательных органов успокаивали: «Казаков ведь кто? Наш знаменитый вредитель из Промпартии, такому что угодно поручи — все выполнит с блеском». И вредитель Казаков выполнил даже больше того, что ожидали. Смонтированная им турбина далеко превзошла не только то, что показывала в Харькове, но даже свои проектные возможности — ниже 28 000 киловатт мощности не опускалась.

И еще одно я вспомнил из рассказов о Казакове. В момент пуска первой турбины на ТЭЦ вдруг стал падать пар, турбина сбросила обороты. Пуск был обставлен торжественно, из Москвы прилетел генерал из карательных, а не военных, уже была написана, но не отправлена, ликующая реляция самому Сталину о великом производственном успехе в Заполярье. Велели вызвать Казакова, отвечающего за турбину, но его не нашли ни в турбинном, ни в котельном помещении. «Вредительство! Сбежал, гад!» — мигом определил проницательный московский генерал. Офицеры кинулись выискивать сбежавшего вредителя, а в это время он сам, грязный, небритый, с трудом открывая глаза, выполз из-за горы неубранного монтажного мусора, молча отстранил кинувшегося к нему разъяренного генерала и прохрипел растерянному директору станции: «Дура, чего стоишь, я же во сне носом учуял — недоделанная задвижка на сороковой отметке на газоходе упала, тяги нет. Пошли туда, а я еще отдохну вон там, без дела не будить». Тяга восстановилась, победная реляция была отослана в Москву, а Казаков три дня не выходил из блаженной хмельной одури.

Лет через пять, став из физика писателем, я изложил эту забавную сценку в романе «В полярной ночи».

Все вспомнившееся я изложил Казакову как доказательство того, что кое-что о нем знаю.

3

— Чепуха, — сказал Аркадий Николаевич, с сожалением допивая последний глоток. — О людях обычно болтают всякий вздор, он поверхностен и потому бросается в глаза. Вы думаете, я турбинщик? То есть правильно, турбинщик, но это сейчас, а был летчиком. Не просто летчиком, а товарищем Петра Николаевича Нестерова, того самого, что первым выполнил мертвую петлю. Вы об авиаконструкторе Сикорском слышали?

— Знаю, что он сконструировал четырехмоторные самолеты, который назвали «Илья Муромец».

— Я летал на одном из них. И отношения у нас с Сикорским были превосходные, он все выспрашивал меня, как «Илья Муромец» в полете. Ну, сказать, что тогдашний «Муромец» был хорош для боя, я бы не мог, потом, уже в Америке, Игорь Иванович создал большие машины, вполне надежные в воздухе. На «Ильее Муромце» меня ранили, и я стал непригоден для авиации. Калека в пилоты не годится.

— На калеку вы не похожи, Аркадий Николаевич.