В середине века

— Смотря как искалечен. Вот у американского писателя Хэмингуэя некоего Джейка сразили осколком в причинное место, после чего он перестал быть мужчиной. Характер мужской, действия мужские, а не мужчина. Он влюблен и его любят, а любви быть не может, такая трагедия. Когда у нас переведут, прочтите, советую, хороший роман.

— И у вас похожее ранение? — спросил я осторожно.

— Точно такое же, как у того парня в романе. «Илья Муромец», — исполин, четыре мотора, неслыханная по тем временам конструкция, но открыт, нет хорошей защиты. Стреляли с земли — и надо же — не в ногу, не в руку, даже не в задницу — и это бы вытерпел. А с моим ранением авиация закрыта напрочь. Пришлось демобилизоваться. К этому времени и гражданская война закончилась — и я ушел из Красной Армии. Одно хорошо: до ранения случайных связей хватало, а жены не завел. Пришлось на всех мужских делах поставить крест.

— Представляю себе, как вы переживали.

— Не радовался, ведь еще молодой был. Да удовольствий и без женщин хватало: выпивка, друзья-товарищи, потом техника захватила. Я поступил в Технологический, там директорствовал Рамзин, он меня сразу приметил. Леонид Константинович, доложу вам, инженер редкостный, да и человек хороший, хоть его в печати как только ни чернили. Даже пить я перестал, так стало снова интересно жить. Он меня в котельщики определил, он уже подступал к своим знаменитым прямоточным котлам, а строить их стал после того, как его в главные вредители назначили — можно сказать, создал революцию в этой отрасли. И мне говорил, что буду главным его последователем в этом деле.

— Интереснейшие у вас были друзья-руководители: летчик Петр Нестеров, авиаконстурктор Игорь Сикорский, теплотехник Леонид Рамзин. Можно гордиться не то что дружбой — простым знакомством с каждым из них.

— И горжусь — и знакомством, и дружбой. А котельщиком не стал. И знаете, кто виноват? Он же, мой любезнейший друг и руководитель Леонид Константинович Рамзин. В стране после гражданской войны началась революция в энергетике. И одним из ее зачинателей был Рамзин. Он ведь из виднейших творцов ГОЭЛРО, ленинского плана электрификации страны. Рамзин обнаружил, что в его прямой области, в котлостроении, положение отнюдь не трагическое, были отличные кадры, достаточно назвать Владимира Григорьевича Шухова, ведь гений, сколько удивительных изобретений, среди них и паровые котлы. А в области энергомашин — катастрофа. Ни одной своей конструкции, ни одного своего турбинщика. Царская электроэнергетика — это же позор сравнительно с западными соседями, всего два миллиона киловатт установленных мощностей на всех электростанциях страны. Надо на пустом месте создавать новую индустрию — вот такой был план Рамзина, позже, возможно — именно за подобные масштабные проекты, объявленного главным вредителем в стране. И он мне сказал: «Печально отвлекать вас от нашего общего дела, котлостроения, да турбинщики сегодня еще нужней котельщиков. Благославляю на новую дорогу!» Так я стал турбинщиком. И не конструктором турбин, как думали вначале и он, и я, а монтажником. Приходили новые турбины из-за рубежа, нужно было осваивать импортные конструкции, до придумывания своих руки не доходили. Скажу не хвастаясь: к тридцатому году, к процессу Промпартии, я, возможно, уже стал виднейшим мастером по монтажу и пуску паровых турбин в стране.

— Все о вас так и говорят. И на процесс Промпартии вас привезли из Баку, где вы налаживали пуск импортных турбин на местной электростанции, — сам читал в «Правде».

— То есть пытался сорвать пуск новых мощностей на одной из крупнейших в стране электростанций, так это было сформулировано в обвинении. Да, было, было. Станцию построили большой мощности, без нее расширять на Каспии нефтяную промышленность стало немыслимо, а местные условия того времени сами знаете. Всего нехватка, а пуще — знаний и опыта. И монтажники из Англии в наших условиях путались, столько ошибок наделали! Их потом самих вредителями объявили, только это вздор, ничего они не вредили — злились, нервничали, лезли из кожи вон, а это делу не способствовало. В общем, бросили меня на отстающую стройку ликвидировать их вредительство, а только я разобрался что к чему — бенц, бац!.. Хватают за шкирку, везут в Москву и в промпартийцы — шьют мне все то, что я пытался там разглядеть и поправить.

— Вас тогда приговорили к расстрелу и объявили об исполнении приговора в той же «Правде». Как же вы остались живым?

Казаков засмеялся, прикрыв глаза. У него на лице появилось такое выражение, словно он вспомнил что-то приятное и хочет заново его пережить, для того и зажмурился, чтобы вид окружающего не мешал еще живой картине прошлого. Невысокий, худощавый, с быстрыми движениями, он так эффектно менял выражения лица, что если и не мог без слов описать события, то отношение к ним высказывал определенно.