В середине века

И спустя некоторое время я предстал пред грозные очи моего доброго знакомого — председателя Военной Коллегии Верхсуда Василия Ульриха. Поганенький человечек! Мы с ним иногда встречались после процесса Промпартии, даже в преферанс играли, я ведь как бывший осужденный, только по случаю недострелянный, теперь вроде был их кадр, они к таким относились с уважением.

Между прочим, Ульрих, любитель анекдотов, в дружеском застолье с охотой рассказывал самые рискованные, только каждый раз добавлял: «Я могу рассказывать все что мне угодно, а вы можете только слушать, но помалкивать. Ибо меня никто не может привлечь к ответственности, я — Верховный судья. А любого анекдотчика из вас я спокойно закатаю на десятку за антисоветскую агитацию». И вот воззрился он на меня, сделал самую зверскую физиономию, хотя надобности в этом не было — и без свирепого выражения этот шибздик, типичный недоделыш природы, внушал каждому ужас, даже когда улыбался, а это тоже с ним порой бывало. Он даже любил выдавать злокозненную усмешечку, хорошо зная, что она никого не веселит, а устрашает.

— Казаков! Всегда был уверен, что наше знакомство завершится именно таким финалом, ибо в вашей натуре неистребима ненависть к советскому строю и непреодолима жажда злодействовать. От расплаты за Промпартию удалось ускользнуть, вторично счастье не улыбнется. Докладывайте, какое замыслили преступление против однажды напрасно пощадившей вас советской родины.

Я постарался ответить с почти нахальным спокойствием, хотя все внутренности сводило от волнения — уж больно высока была ставка в задуманной мною игре.

— Нечего мне докладывать, гражданин председатель Военной Коллегии, о совершенных мною огромных злодениях, ибо не было никаких злодеяний — ни огромных, ни даже крохотных.

Он хлопнул рукой по папке с надписью: «Хранить вечно», где содержались протоколы допроса, извлеченные из моего служебного архива документы и обвинительное заключение.

— А это что? Собственноручные показания о вредительстве! Взрыв огромной станции, которая должна была существенно повысить мощь нашей социалистической индустрии! И это вы имеете наглость называть — никаких самых крохотных злодеяний! Много повидал преступников, Казаков, но таких, как вы!..

— Показания от первой буквы до последней точки — сплошная липа. Меня принудили к такой лжи угрозы вашего следователя. Я знаю ваши порядки, гражданин Ульрих, и чувствовал, что не вынесу Лубянских третьих степеней. А на суде, так решил, скажу всю правду. Попытки взорвать станцию не могло быть, потому что самой станции не существует. Она пока еще только проектируется.

— Но ведь получили пятьсот тонн аммонала для взрыва станции!

— Аммонал весь пошел на то, для чего и был предназначен, — предварительное выравнивание площадки будущего строительства, местность там довольно холмистая.

С молчаливой радостью я видел, что Ульрих порядком озадачен. Меньше всего он мог предположить, что я разыграю со следователем подобную игру. Он перекинулся несколькими словами со своими помощниками в таких же военных мундирах, как и он сам, только звездочек на отворотах воротника у каждого было поменьше, и снова обратился ко мне:

— Чем вы докажете, Казаков, что станции не существует?

— Проще всего поехать на стройку и собственными глазами убедиться, что даже котлованы под оборудование не выкопаны. Сфотографировать ее и приложить фотографии к делу — как документ, полностью опровергающий все измышления следствия.

Ульрих побагровел от ярости.

— Снова раскрываете свою черную душу, Казаков! Оторвать квалифицированного работника от срочных государственных дел, услать в длительную командировку, отложить суд — и переждать спокойно в камере, надеясь, что ситуация за это время изменится! Один раз вам удался похожий план, сейчас он не пройдет. Заслуженного наказания вам не избежать. Больше не имеете доказательств, что станции реально не существует?

— Почему же не имею? Есть и другие доказательства, столь же убедительные. Позвоните в институт «Теплоэлектропроект» — и вам разъяснят, что еще ни одного рабочего чертежа на строительство самой станции не спущено, есть только мое проектное задание, по которому разрабатывается технический проект.

Ульрих гневно встал и с грохотом отодвинул стул.

— Заседание суда откладывается. Уведите подсудимого.

И я снова сижу в прежней моей одиночке и размышляю, как же сложится теперь мое будущее и что станет с одураченным следователем. Я даже посочувствовал ему: хода наверх уже не будет, такие промашки лубянское начальство своим гаврикам не прощает. Все же он был неплохой парень, так по-человечески обрадовался, что избивать меня до полусмерти, а то и прямо до смерти не придется. Потом на себя рассердился: черта мне в следователе, своя шкура к телу ближе, а он что заслужил, то и получил.