В середине века

Нам троим: Хлебникову, Кузнецову и мне — отвели две комнатки в Управлении комбината, дали машинистку и двух лаборанток для несуществующей лаборатории. Все три женщины получили «секретность» и неплохие ставки. Машинистка Лосева печатала письма и отчеты, уходящие в Москву, пожилая лаборантка Мчедлишвили, уверявшая, что она близкая подруга Нины Берия, жены наркома, пропадала в очередях за продуктами или развлекала меня рассказами о своей приятельнице и ее страшном муже, а юная Оля Найденова сопровождала меня в прогулках по окрестностям Норильска, если позволяла погода, — впрочем, и Оле и мне умеренные морозы не казались препятствием для совместного радостного блуждания вдали от людей.

В эти дни было у меня еще одно — уже неслужебное — занятие, и оно казалось самым важным из всего, что я мог делать. Я засел за обоснование электролитического разделения изотопов водорода, то есть двух его разновидностей, тяжелого дейтерия и легкого обычного водорода. Я знал, что математической теории этого процесса не существует — экспериментально полученные цифры не укладывались ни в какие формулы. Но я применил к дейтерию теорию, разработанную академиком Александром Наумовичем Фрумкиным для обыкновенного водорода, — и получил довольно сложную формулу, точно описывающую ход электролитического процесса.

Несколько раз в жизни я был глубоко и всеполно счастлив. Ночь, когда — уже дома — я закончил практическую проверку найденной формулы, относилась к таким замечательным случаям. Я топал ногами и кричал от радости — негромко, впрочем, чтобы не разбудить соседей. Я был больше, чем просто счастлив. Я безмерно гордился собой. У меня шла кругом голова: впереди открывались сияющие перспективы! Отныне мне надлежало быть не просто ученым, то есть человеком, вместившим в свои мозги некую сумму добытых другими знаний, но и создателем собственной теории — и очень новой и очень важной теории, существенного вклада в лихорадочно разрабатываемые во всем мире исследования. Остановившись посреди комнаты, я громко сказал самому себе:

— Надо писать в трех экземплярах подробный доклад «Теоретические основания электролитического разделения изотопов водорода». Один экземпляр — в Академию наук академику Фрумкину, другой — в НКВД Завенягину, а третий оставлю себе для практического использования на нашем заводе, когда его выстроят.

На другой же день я сел писать задуманный доклад.

И как раз в это время над строительством «шоколадки» сгустились тучи. Расчет электроэнергии, необходимой для первой очереди завода, дал цифру в 100 000 киловатт. Это было гораздо меньше, чем на юге, где не имелось природно обогащенной воды. Но это не могло нас утешить: норильская станция не имела резервных генераторов для «шоколадки». Нужно было срочно искать новые крупные генераторы, привозить их в Заполярье и монтировать рядом с уже имеющимися.

Начался лихорадочный поиск свободных электротурбин. Но в стране, разоренной недавно закончившейся войной, каждый генератор был величайшим дефицитом — десятки ведомств и министерств дрались в Госплане за наряды на еще не построенные на наших заводах и привозимые из-за границы турбогенераторы. Завенягин сообщил в Норильск, что удалось получить турбину с генератором фирмы Мицубиси мощностью в 50 000 киловатт, что она демонтирована в Манчжурии, доставлена в Новосибирск — можно везти ее в Норильск.

Ликование от радостного известия быстро сменилось озабоченностью, когда пришли технические данные на эту турбину. Японцы возвели в Манчжурии самую крупную в Азии электростанцию. Фирма Мицубиси смонтировала на станции одиннадцать турбогенераторов. Десять прекрасно работали, а одиннадцатый до самого конца войны запустить не удалось. В турбине, видимо, были какие-то внутренние пороки, но инженеры фирмы так и не сумели их ликвидировать до вторжения в Манчжурию.

Все одиннадцать турбин были демонтированы самими пленными японцами и отправлены в Советский Союз. Десять мгновенно расхватали, а от одиннадцатой самые жаждущие отшатнулись. Время было не такое, чтобы опрометчиво ввязываться в рискованные дела. И московское начальство, разрешая забрать турбину, по-своему честно предупреждало о том, что надо обладать незаурядной технической смелостью, чтобы воспользоваться этим разрешением.

Строительство дейтериевого завода продолжалось, но его возведение стало весьма проблематичным.

Решение должно было принадлежать местным турбинщикам. Практически оно зависело от одного Аркадия Николаевича Казакова. Он, еще заключенный, многократно обвиненный во вредительстве, должен был сделать с турбиной то, что не сумели сделать с ней ее создатели, квалифицированные инженеры фирмы Мицубиси. Если его постигнет неудача, от нового срока — и, наверно, до конца жизни — он уже не избавится. Правда, мне сказали, что он выразился в обычном своем стиле: «Тащите этого поганца, японского энергонедоделыша — посмотрю, на что он годится». Казаков, конечно, был гением монтажа, но лихость его формулировок меня не слишком успокаивала.