В середине века

— Я мастер на ЗИСе, — сказал он. — И знаете, с утра много работы было, никак до обеда не смог освободиться. Вы уж не сердитесь, что так поздно пришел.

Я вынул из кармана пачку в 1000 рублей и стал совать ему. Он отмахивался: нет-нет, ни за что, такие деньги, что вы, я же не из корысти. Я чуть не плакал, говорил, что он мне спас жизнь, что он меня обижает, что нехорошо так поступать со мной. Но единственное, чего я добился, — это того, что он осторожненько взял одну сотенную.

— Мы с женой любим так, — сказал он, виновато усмехаясь, — в воскресенье — одну бутылочку на двоих. А сейчас и в субботу, и в воскресенье выпьем за ваше здоровье. Желаю вам всего, всего!

— Как вас зовут? — спросил я. — За кого мне молиться, хоть я и неверующий?

— Ну, нет, — ответил он. — И жена сказала: фамилию свою — ни за что!.. Я ведь не вам должен был возвратить, а передать по инстанциям. Нет, и не просите, за такие признания меня, если кому скажете, так еще упрячут!..

Вскоре я вернулся в представительство. На лестнице встретил Орлова. Он пристально посмотрел на мен. Я глупо и счастливо ухмылялся.

— Выпей бутылку коньяку, — сказал он негромко. — Но раньше сдай… Иди и сдай! Потом напейся. Действуй.

Но и сдача пакета не обошлась без приключений.

2

Итак, на другой день с утра я пошел сдавать полковнику Виноградову мой опасный пакет.

Бюро пропусков размещалось на углу Кирова и Фуркасовского переулка, в том самом здании с красиво оформленным Щусевым фасадом, в котором, во внутренней тюрьме № 2, в камере № 69 (и перед ней месяц в «собачнике») я провел ровно полгода. Пока я шел по площади Дзержинского, меня заполонили лирические воспоминания, а в бюро пропусков — одолела досада. Просьбу мою записали, документы просмотрели, а пропуск все не выписывали. Час прошел, другой, третий — нет пропуска.

Тогда я вернулся на площадь, где располагался ГУЛАГ, чтобы оттуда, из вестибюля, сообщить Виноградову, что мне надоело ждать. В вестибюле я обнаружил, что наверх непрерывно поднимаются посетители и только немногие предъявляют пропуска, большинство же просто показывают энкаведистское удостоверение личности. Но точно такое удостоверение имелось и у меня — книжечка с красной полосой внутри и сакраментальным «Министерство Внутренних Дел СССР» — снаружи.

И, проходя мимо отнюдь не бдительного стража, сидевшего у столика, я вынул из кармана свое удостоверение и небрежно помахал им в воздухе. Он с той же, почти приветливой небрежностью кивнул головой: иди, мол, чего там.

Я поднялся на нужный, уж не помню какой, этаж, сдал Виноградову пакет, получил расписку, поговорил о своих делах и планах и стал прощаться. Он привычно протянул руку.

— Ваш пропуск. Печать поставите у секретаря.

Я сказал почти с удовольствием:

— Пропуска я не дождался. Я прошел по служебному удостоверению. — И показал Виноградову свою книжечку.

Он даже побледнел.

— Да вы в своем уме? Как же вы выйдете из управления?

— По этому же удостоверению.

— Удивляюсь вам, — сказал он сердито. — Столько лет в нашей системе, казалось бы, всё должны знать! Так глупо влипнуть! Просто не знаю, что с вами теперь делать.

— Да вы не тревожьтесь, — стал я его успокаивать. — Я выйду. Не может быть, чтобы не вышел.

Он с полминуты молча думал.

— Ладно, попытайтесь. Я пойду за вами. Если пропустят, ваше счастье. А чуть осложнение, позову вас назад. И сразу же возвращайтесь, не вступая в объяснение с охраной. Ситуация посложней, чем вам представляется.

Она и была сложней. Страж у стола спросил мой пропуск, я небрежно махнул рукой и направился к двери. С двух сторон, возникнув неведомо откуда, наперерез мне двинулись два дюжих парня. С лестницы меня окликнул Виноградов, и я повернул к нему.

— Будем ждать генерала, — мрачно сказал Виноградов, когда мы поднялись наверх.

Петр Андреевич Захаров (так, кажется — склероз, забываю имена), генерал-лейтенант и замначальника ГУЛАГа, а потом министр геологии, явился под вечер. Он немного знал меня — принимал в Норильске, когда назначал на атомную работу, и, кажется, я ему нравился. Он хохотал, когда Виноградов повествовал о моих злоключениях — вероятно, и тигру, если он сыт, смешно, когда с ним обращаются как с котенком.

— Теперь надо писать рапорт начальнику управления кадров министерства генерал-полковнику Обручникову, — сказал он, отсмеявшись, — Только он может приказать выпустить вас на улицу. А Обручников приходит поздно вечером. Дело в том, что товарищ Сталин работает ночью, и ему часто требуются справки по министерству. Ну, а мне разрешают уходить пораньше.

Так я узнал, что Сталин — из ночных хищников и что ниже 06ручникова над проблемами вывода на улицу беспортошных (то есть беспропускных) никто не властен.

Был написан важный рапорт о пустяке — отличная бумага для хранения в архиве лет триста: четкий шрифт, печать, подпись Захарова. Я изо всех сил старался прочесть его серьезно — Захаров и Виноградов подписывали рапорт почти истово. Здесь умели и поднять вздор на государственную высоту, и сделать из государственного дела что-то вздорное.