В середине века

Недолгие допросы заканчивались тем, что тот же хлыщеватый следователь звал оперативника и они вдвоем избивали бывшую танкистку, таскали ее за роскошные волосы, часами держали под мощной электрической лампой, пока она не теряла сознания. Только когда, вконец обессиленная, она подписала дикий поклеп на себя, от нее отступились, то есть отправили на суд, который определил ей десять лет заключения.

— Мужу дали орден, а я девятый год меняю одну тюрьму на другую, один лагерь на другой, — закончила она свое печальное повествование. — Одно утешение: в будущем году кончается мой срок, выйду на волю. Правда, пошли слухи, что осужденных за измену родине, а это моя статья, не выпускают, а навешивают новый срок. Как вы думаете — это правда?

Я уверил ее, про себя совсем не уверенный, что освободят непременно, ибо она по судейскому определению изменяла не родине, а только чужой испанской республике, а та к тому же все равно потерпела поражение и давно не существует. Это не могут не учесть. На этом наш разговор закончился: вошел бригадир и приказал ей собираться в лагерь — уже явился стрелок, чтобы конвоировать в зону.

Казаков, когда я ему передал этот разговор, сначала долго матерился, потом выпил больше своей обычной нормы, что не помешало ему на следующий день уверенно продолжать осмотр и оценку распаковываемых деталей турбины. Он давно лишился главных мужских достоинств, но уважение к женщине, сочувствие к ее слабости сохранил.

Скоро я уехал из Дудинки в Норильск и уже больше не встречался с бывшей танкисткой, осужденной на десять лет за свое военное мужество. И так и не узнал, выпустили ее в следующем году на волю или привесили новый срок, когда завершился старый.

Казаков, закончив приемку турбины, доставил ее в Норильск и безотлагательно приступил к монтажу на специально выделенной площадке действующей ТЭЦ.

Монтаж завершился блестящим успехом. Одиннадцатая турбина фирмы Мицубиси, которую не могли пустить сами японцы и от которой в страхе шарахались наши энергетики в городах, томившихся от недостачи энергии, после пробных пусков заработала уверенно и безотказно.

А вскоре после ее пуска из Москвы сообщили, что об этом незаурядном факте как-то узнали японцы и прислали в Москву письмо на имя правительства. Фирма Мицубиси извещала, что она после войны производит только мирную продукцию и потому стремится узнать, как работают ее энергетические агрегаты, рассеянные по многим странам мира. И особенно ее интересует, как русским инженерам удалось справиться с одиннадцатой турбиной энергостанции Мудадзян, которая была выпущена с каким-то так ими и не выясненным внутренним дефектом. Фирма хотела бы послать своих инженеров ознакомиться с работой турбины на месте и готова оплатить стоимость полученных консультаций.

По слухам, сам Сталин приказал не отвечать японцам:

— Незачем открывать врагу наши внутренние производственные секреты.

На лагерном бытии самого Аркадия Николаевича его блистательный успех с турбиной никак не отразился. Никто и не подумал выбить для него снижение срока. Ибо высокое энкаведистское начальство твердо знало, что в душе он неисправимый враг и если, взамен открытого вредительства, показывает производственное умение, недоступное другим инженерам, то это не больше чем камуфляж. Не следили бы они так бдительно за каждым его шагом, он бы непременно когда-нибудь в чем-нибудь раскрыл свою внутреннюю преступную натуру. Так что в его удивительных инженерных достижениях главную роль сыграли они, а не он — и потому именно они законно получают награды за эти победы.

Эпопея с турбиной не сказалась и на моей судьбе. Все же для первой очереди «шоколадки» требовалось не 50, а 100 мегаватт. Московское начальство после долгих колебаний решило изменить технологическую схему — вместо электролиза добывать дейтерий термодиффузией. Мне удалось увернуться от дальнейшей работы в проекте и тем избежать новой личной трагедии. Но драматическая история о том, как выстроили гигантский завод и почти немедленно после пуска стали его демонтировать, разбирая даже стены и фундаменты, заслуживает отдельного рассказа.

Пропажа секретных документов

1

После войны я читал в Норильске лекции об атомной энергии. На невежественное начальство они производили ошеломляющее впечатление, хотя были вполне компилятивны. Меня назначили начальником лаборатории по разделению изотопов водорода и планировали в главные инженеры дейтериевого завода — ни лаборатории, ни завода, естественно, еще не существовало. В 1946 году я разработал теорию разделения — мне и сейчас кажется, что правильную. Я серьезно воображал, что схватил бога за бороду, и если не на Нобелевскую, то на Сталинскую премию тяну. Фрумкин[9], до которого моя теория добралась, написал мне, что она представляет «значительный интерес для науки», но никого она не заинтересовала больше — и пылится где-то в шкафу.

Но это рассказ вовсе не о моих научных потугах.