В середине века

Сперва они беседовали о литературных делах, о каких-то сплетнях, каких-то происках, каких-то подсиживаниях. Все это меня не занимало, я старался не прислушиваться. Потом Светлов заговорил о жене — и это был не оживленный, остроумный треп, как в первый раз, а невеселая история о невеселых событиях. Мне надо было тихонько удалиться, но моя воспитанность, видимо, не простиралась так далеко, чтобы улепетывать из собственной комнаты.

Внезапно Светлов остановился и в полном недоумении уставился на меня.

— Слушай, — сказал он, показав на меня рукой, — а этот что здесь делает?

Его спутник смущенно развел руками и принужденно засмеялся. Я захохотал. Они ушли, и больше Светлов ко мне не являлся.

Александр Твардовский в роли психолога-экспериментатора

1

В начале пятидесятых годов (или в конце сороковых — точно уже не помню) в Норильске, на шахте «Надежда», выдававшей коксующийся уголь, произошел сильный взрыв, а затем еще два поменьше: рванул внезапно хлынувший из недр метан. Погибли семьдесят с лишним человек — шахтеров и бросившихся им на выручку горноспасателей. Шахтеры в большинстве своем были заключенные-большесрочники, горноспасатели — вольнонаемные и в основном — молодые парни. Как утверждают специалисты и литературные справочники, норильский взрыв стал одной из самых крупных — если не самой крупной — подземной катастрофой в истории советской угольной промышленности. На ликвидацию его последствий были мобилизованы все силы комбината, из Донбасса и Кемерово прилетели партии горноспасателей со своим оборудованием.

Лаборатория теплоконтроля, которую я возглавлял, должна была помочь выяснить причины взрыва и предложить какие-либо новые меры безопасности. Я выделил несколько электриков и прибористов в помощь группе газового контроля Натальи Варшавской и Минны Погребецкой-Блох. На какое-то время обследование шахты стало моей основной обязанностью.

Изучать причины взрыва мне было не просто трудно, а трудно вдвойне. Прежде всего — я ничего не знал о технологии горных разработок — приходилось вникать в азы, сложное (а его в горном деле немало) субъективно путалось с раздражающими или ошибочно раздуваемыми мелочами, и некомпетентному человеку не сразу удавалось понять, что важно, а что пустяк — а я был именно таким некомпетентным человеком. Мешало пониманию и то, что шахта в принципе относилась к взрывобезопасным, до катастрофы в ней ни разу не было метана, проектировщики и специалисты вообще считали горные разработки в Норильске свободными от этого газа. И уголь, и руду добывали с помощью обычных, невзрывоустойчивых механизмов. Но метан внезапно хлынул из угольных пластов — и шахта «Надежда» за несколько дней пробежала все категории опасности от нулевых до самых высоких.

Анализ катастрофы показывал, что причиной взрыва был огонь: то ли спичка, зажженная в районе катастрофы, то ли случайная искра. Спички исключались, надо было высматривать искру. В мою задачу не входили поиски искрящих материалов (это было нам не по квалификации) — лаборатория изучала места выброса метана. Но я искал искру. И обратил внимание на то, что вся токопроводящая аппаратура лишена защитного заземления. Его отсутствие предусматривалось проектом: шахта сложена из пород, которые ток не проводили, — и местные диабазы, и вечномерзлые грунты, и сам уголь считаются изоляторами, а ничего другого здесь не было. В этих условиях заземление и впрямь ни к чему. Но при виде безобразной защитной изоляции механизмов и электропроводок, ненадежной изначально, к тому же истрепанной и истерзанной в эксплуатации, можно было прийти в ужас. Появись где-то хоть кусочек проводящей породы — и катастрофа становилась неминуемой.

Впрочем, это было типичным для всех предприятий, организованных НКВД. В них действовал один закон: давать продукт, а какой ценой — плевать. На нормальных гражданских производствах не происходило и десятой части тех аварий, что случались на энкавэдистских «промобъектах». Работники этого министерства усердно выискивали всюду вредителей, но если кого и надо было судить за вредительство, то прежде всего их самих. На шахте «Надежда» особенности хозяйственной деятельности органов проявились в своем максимальном совершенстве.

В конце концов мне удалось найти загадочную проводящую породу. В доисторические времена сквозь уже сформировавшиеся угольные пласты прорывалась наружу вулканическая лава. По краям этих прорывов — даек — под действием огромного давления и высокой температуры уголь частично графитизировался, а графит — отличный проводник электричества. Так в шахте были найдены участки, на которые можно было заземлить все механизмы и аппаратуру. К уже известным формам заземления на грунт добавился еще один — на угольные графитизированные дайки в толщах непроводящих пород. Я описал свою находку в технической статье, получил авторское свидетельство на «угольный заземлитель» и премию. На этом моя инженерная работа на шахте «Надежда» завершилась.

И почти сразу же началась другая работа — писательская.