В середине века

Я не люблю подземелий, даже хорошо освещенных. Если в большом городе можно обойтись без метро, я стараюсь не спускаться вниз. Шахта «Надежда» не принадлежала к самым скверным объектам этого рода, но производила на меня тяжелое впечатление. Я достаточно порядочен, чтобы не уклоняться от выполнения заданий, — и, наверное, не было здесь местечка (штольни, квершлага, гезенка), куда бы я хоть разок не забрался, где бы не ощупывал и не освещал фонариком стены и своды, не осматривал механизмы, не разговаривал с отпальщиками и забойщиками. Но я ничего не мог с собой поделать: каждый раз во время многонедельных посещений шахты я выбирался из ее штолен как из тюрьмы на волю.

Были и другие, особые причины, только усиливавшие это тяжелое чувство.

Однажды мне с Наташей Варшавской понадобилось пройти в далекий уголок шахты — километрах в трех от устья. Двое бурильщиков готовили шпуры — отверстия для зарядов в угольных пластах. Один из них, заключенный (его срок уже подходил к концу), — красивый, молодой, с хорошо подвешенным языком, — приглянулся Наташе. Она оживленно болтала с ним. Я осматривал место, расспрашивал второго рабочего. Потом стал звать Наташу — она даже не обернулась. Я рассердился и потянул ее за руку. Она пообещала вернуться завтра и закончить этот захватывающий разговор.

Мы довольно долго шли боковыми ходами. Около аккумуляторной подстанции нас перехватил взволнованный электрик.

— Вы живы? Не ранены? — закричал он.

— Живы и не ранены. А почему вас это удивляет? Разве еще что-нибудь случилось?

Он сказал, что произошел новый взрыв — и как раз там, где мы недавно были. Пострадали рабочие, с которыми мы разговаривали. Туда, по «свежей струе» (главной штольне), уже спешат спасатели. Наташа побелела. Ошеломленные, мы выбрались наружу. Беда только дохнула на нас и промчалась стороной, но я все не мог забыть двух шахтеров: может, нашими разговорами мы задержали их и помешали уцелеть.

Второе происшествие случилось уже в конце нашей работы в шахте — новый заземлитель был найден, нужно было его испытать. Я, Минна Погребецкая и кто-то из лаборантов спустились к забоям. По стене штольни змеилась дайка диабаза, окаймленная графитизированной прослойкой. Лаборант издалека тянул к ней провод. Мы с Минной сидели на кусках диабаза и ждали его. Кругом нас расселись человек десять шахтеров — все заключенные, большесрочники, бытовики и уголовники. Я о чем-то их спрашивал, кто-то мне отвечал, большинство молчало, не отрывая глаз от Погребецкой. Мне надоело ждать. Я сказал Минне, чтобы она никуда не уходила, и пошел искать лаборанта. Вместе мы протянули провод к дайке. Погребецкая застыла на том же месте, а вокруг нее, не двигаясь, сидели рабочие. Мы наладили аппаратуру, испытали ее. Минна тряслась — у нее все валилось из рук. Я спросил, что с ней. Она испуганно прошептала:

— Уйдем — расскажу. Такой ужас! Такой ужас!

Пока мы шли к устью шахты, она все объяснила. Шахтеры вокруг нее не двигались и не сводили с нее глаз. Никто с ней не говорил, они даже между собой не общались — молча сидели и молча смотрели на нее. Ей стало страшно. Ей казалось, что они ждут команды кого-то из своих, чтобы наброситься на нее. А мы все не шли, все не шли!

— Как вы могли оставить меня с ними одну! — возмущалась она. — Ведь им ничего не стоило убить человека, они же преступники. Они так смотрели на меня! Я уже чувствовала себя погибшей. А вы все не шли! Неужели вы не понимали, в каком я ужасном окружении? Я еще никогда в жизни так не боялась!

Я старался успокоить ее. Заключенный, даже большесрочник, даже уголовник, вовсе не обязательно убийца и насильник. Все, кто там был, поименно известны мастерам и бригадирам, никто не избежал бы наказания, решись он на новое преступление. Зачем им навешивать на себя добавочные сроки? А то, что я на время оставил ее, не увеличило, а уменьшило опасность. Они могли напасть на нас двоих и потом завалить наши тела породой — это было, так сказать, технически легче. Но я должен был с минуты на минуту вернуться, к тому же с другим человеком, — это меняло ситуацию. Преступление становилось менее выполнимым. Конечно, женщина для них — желанный подарок, но они не станут платить за него своей головой. Успокойтесь, милая Минна.

Она не хотела и не могла успокоиться. Больше я ее в шахту не брал. Спустя двадцать с лишним лет мы встретились ней на собрания старожилов Норильска — и она напомнила мне о пережитом ей (по моей вине) ужасе.

И когда я разделался с первым романом и задумался, стоит ли продолжать писательство, или нужно попытаться вернуться в науку, я понял, что окончательного решения не будет, пока я не освобожусь от двух тем, заполнивших меня до краев. Сначала я расскажу о Наде, девчонке с юга, заброшенной судьбой в самое северное поселение земного шара, веселой и энергичной, не потерявшейся в жестоком климате и среди жестоких людей, и опишу трагедию на шахте, в расследовании которой сам участвовал и после которой вместе со своими сотрудниками тоже чуть не попал в беду. Потом уж разберусь: куда идти?