В тени истории

Стабилизация правительств (и связанное с этим осложнение новых внеочередных выборов) с самого начала стала популярной. О лишении власти федерального президента нельзя сказать столь безусловно. Естественно, в основе для него также лежал веймарский опыт: ведь не только Гитлер, а уже Гинденбург в последние три года Веймарской республики посредством президентского режима «легально» выхолостил конституцию и практически отменил её; то, что такая возможность в будущем должна быть предотвращена, нашло широкое понимание. Однако то, что Основной Закон столь радикально снизил значение федерального президента и превратил его в чисто представительскую фигуру нотариуса государства, вначале всё же показалось многим слишком далеко зашедшим. Критика пришла с двух сторон: одна была направлена против старых укоренившихся монархических инстинктов (которые пожалуй окончательно умерли лишь в шестидесятые годы, во втором поколении граждан ФРГ); другие желали персонального противовеса патриархальному стилю правления Аденауэра.

Сам Аденауэр некоторое время полагал, когда он играл с тем, чтобы дать себя избрать главой государства, что он сможет расширить скудно отмеренные политические полномочия президента, Любке и Шеель также намекали на подобное, и всенародные выборы федерального президента посредством изменения Основного Закона обсуждались снова и снова. Однако постепенно разговоры на эту тему затихли, и примечательным образом на практике — то есть в конституционной действительности — немногие политические полномочия федерального президента были сужены ещё более. Например, по тексту Основного Закона Любке и Хайнеманн при отставке Эрхарда и Брандта могли предложить и другого кандидата в канцлеры, чем соответственно номинированный наиболее сильной фракцией бундестага. Однако это им не пришло в голову, и сегодня не только право выбора, но также и право представления кандидатуры на пост канцлера практически находятся у большинства в бундестаге. Федеральный президент, который захотел бы сопротивляться выдвижению того кандидата в канцлеры, которого желает избрать большинство в бундестаге, вызвал бы теперь уже конституционный кризис. К федеральному президенту как к репрезентативной фигуре привыкли более, чем этого ожидали; неудовольствие возникает ещё самое большее тогда, когда при его номинации проявляется чрезмерно много личной и коалиционно–политической закулисной игры.

Гораздо более сильную, снова и снова разгорающуюся критику вызвала в Основном Законе медиатизация избирателей, третий из радикальных выводов, которые Основной Закон извлёк из трагедии Веймарской республики. И ведь здесь действительно теперь имеется проблема, для которой нет теоретически совершенного, неуязвимого решения. Тут прежде всего болезненная правда исходного положения. Разумеется, в падение веймарской демократии внесли свой вклад нестабильность правительств, чрезмерная частота выборов, слишком сильная власть рейхспрезидента и её неправомерное использование. Однако нельзя не признать, что в конце концов германский избиратель сам вынес смертельный приговор Веймарской республике. Даже если национал–социалисты Гитлера на свободных выборах никогда не достигали абсолютного большинства: в последний год республики они были намного более сильной партией, и вместе с коммунистами с июля 1932 года они могли предотвратить образование любого конституционного, опирающегося на парламентское большинство правительства. Мимо этого нельзя пройти мимо: самое позднее в 1932 году большинство избирателей так или иначе было настроено на свержение демократической республики.

Избиратель является демократическим сувереном. Большинство избирателей решает: это квинтэссенция любой демократической конституции. Однако как быть, если большинство избирателей решает выступить против демократии? Не будет ли в этом случае обязанностью демократии, во имя демократии совершить самоубийство? И наоборот: не совершает ли демократия также самоубийство в том случае, когда она — во имя демократии — пренебрегает решением большинства избирателей? Принадлежит ли к сути демократической свободы, что она также и саму себя должна предоставить в распоряжение избирателей? Или же ей следует сказать: никакой свободы для врагов свободы? Однако не наступает ли тогда такая опасность, которую Томас Манн классически так сформулировал в Америке времен охоты Маккарти на ведьм: «Свобода умирает при её защите»?