В царском кругу

Наконец, в три часа ночи он вернулся, даже не догадываясь, что мы бодрствовали в его ожидании. Что же произошло с ним этой ночью? Выйдя на улицу. Государь нанял фиакр, нагнулся под фонарем, прочитал какой-то адрес, по которому велел извозчику везти его на улицу Рампар, номер такой-то. Прибыв на место, сошел с фиакра и прошел через ворота во двор дома. Он отсутствовал примерно минут двадцать, в течение которых полицейские с удивлением наблюдали, как он безуспешно возился с воротами. Государь не знал, что нужно было потянуть за веревку, чтобы дверь открылась, и оказался в ловушке. К счастью, агент, занимавшийся наблюдением, сообразил, в чем дело. Толкнув ворота, он быстро прошел в глубь двора мимо Императора, как бы не обращая на него внимания, и таким образом дал возможность Государю выйти. Извозчик ошибся номером, и дом, указанный Государем, оказался рядом, в двух шагах. На этот раз он вошел туда беспрепятственно. Пока Адлерберг и я тряслись от страха. Государь, наверное, преспокойно пил чай в обществе двух дам.

Я знала, что Государыня осталась одна, и представила, в каком она теперь состоянии. Поколебавшись одно мгновение из боязни показаться нескромной, я все же решила подняться к ней и правильно сделала.

Она тут же приняла меня и, казалось, была рада возможности облегчить сердце. Она изливала свою душу с лихорадочным возбуждением, не свойственным ей обыкновенно. Я чувствовала, что каждое ее слово продиктовано горечью.

— Если бы вы знали, — сказала она между прочим, сколько усилий мы приложили, чтобы отговорить Государя от этой поездки. Я, Горчаков, Адлерберг и Шувалов — все были одного мнения. Это не самый подходящий момент для путешествия по Европе и посещения выставки, где он рискует подвергнуться самым опасным случайностям. Не тут-то было. Он не хотел ничего слышать, и кто теперь может поручиться, что завтра не повторится то же самое? Будто в Париже находится всего один поляк, пожелавший убить Императора. К тому же мы теперь видим, что хваленая парижская полиция не сумела ни предупредить событие, ни помешать ему!

— Господь сохранит Государя, сударыня, как Он хранил его до сих пор, — сказала я, чтобы ободрить ее.

— О, но не следует искушать Господа, подвергаясь без всякой нужды опасности! — воскликнула она с негодованием, которое явно относилось к Государю.

Я вернулась к себе после долгого и тяжелого разговора, проникшись глубоким сочувствием к горю Государыни, которая, казалось, навечно обречена страдать из-за ошибок других.

На следующий день весь Петербург устремился в Царское, чтобы выразить сочувствие Государыне. Она старалась встречать посетителей с улыбкой, но серьезное и озабоченное выражение не покидало ее лица. Вновь был заказан благодарственный молебен, как и в прошлом году, 4 апреля, после покушения Каракозова, но тогда все были убеждены, что подобный удар не повторится, теперь же всех обуревали совершенно противоположные чувства. Странное дело! Преступная связь Императора, казалось, открыла эпоху покушений на его жизнь. Здесь широкое поле для размышлений несколько мистического толка, но они невольно закрадываются в душу.

Чтобы нить моего повествования не прервалась, я должна вернуться к княжне Долгорукой, вступление которой на подобную стезю заслуживает, вероятно, более снисхождения, чем осуждения. Не слишком умная, она была тогда очень юной и безумно влюбленной в Государя, которого обожала, как говорят, будучи еще воспитанницей Смольного. Возможно, она не полностью осознавала угрожающую ей опасность; но что сказать о низости ее брата, пожелавшего подобного положения своей сестре, позволившего ей так пасть и, вероятно, заранее подсчитавшего личные выгоды? Я могла бы привести в подтверждение этому множество подробностей, но помимо того, что не хочу пачкать свое перо, думаю, следует сделать скидку на человеческое лукавство, которое может преувеличивать и разжигать страсти. Если я позволяю себе упомянуть о недостойном поведении князя Михаила Долгорукого, то только потому, что оно ЕЮ многом объясняет поведение Государя. Нет, он не был человеком, по своей инициативе идущим наперекор совести. Нужно было, чтобы кто-то подтолкнул его на этот путь. Легкость, с которой на сей раз шли ему навстречу, ускорила, без всякого сомнения, исход дела, на который он сам, вероятно, не решился бы.

Я долгое время упорно не верила в реальность этой связи, во мне крепка была вера в добродетель Государя. Но наступил момент, когда сомневаться стало уже глупо. В моем положении воспитательницы было невозможно оставаться в неведении, так как я должна была постоянно следить, чтобы моя юная воспитанница была защищена от случайной неприятности.

В течение зимы, перед поездкой в Париж, слухи росли, как морской вал. Они возбудили при дворе да и в городе всеобщее недовольство. С каждым днем обнаруживались все новые подробности. Больше не нужно было теряться в догадках — призраки выходили из темноты и обретали определенные очертания.