В царском кругу

Государю стало недоставать осмотрительности; у него и всегда была удивительная способность верить, что никто не видит, когда он не хочет, чтобы его видели. Не утруждая себя мерами излишней предосторожности, он выдавал себя бесконечными уловками, шитыми белыми нитками, которые со временем принимали все более дурной оборот для его репутации. Он вдруг принялся расточать милости всем, кто давал балы. Те, кто не знал княжну прежде, отнюдь не старались теперь заводить с ней знакомство, но малейшее сопротивление вызывало гнев Государя, и я знаю многих, кто впал в немилость только по этой причине. Я, кажется, уже писала, что Наследнику и его супруге пришлось уступить в этом вопросе, дабы избежать столкновений и упреков. Многие последовали их примеру, другие же, не желая поступаться принципами, прекратили давать балы. Общество в отношении к пресловутой демуазели проявило себя великолепно. Никто и не подумал оказывать ей благосклонное внимание, совершенно сознательно рискуя показаться нелюбезным. Ее избегали даже слишком подчеркнуто. Будучи под высочайшим покровительством, она тем не менее оказалась в полном одиночестве, и часто на балах у нее не было кавалеров. Те, кто решался ее пригласить, тут же брались на заметку, если они действовали не по приказу Государя, что тоже иногда случалось.

Я говорю здесь только о том, что было на виду у всего общества. Возможно, за кулисами происходило многое другое, но, во всяком случае, этим не хвастались. Сам Государь на балах уже не танцевал, он переходил из гостиной в гостиную, с присущей ему приветливостью говорил несколько слов одним и другим, но все его маневры неизменно заканчивались тем, что он оказывался там, где сидела княжна Долгорукая. Все прекрасно изучили этот его трюк и старались тихонько обойти стороной это место, дабы избежать неприятного соседства, таким образом, вокруг этой пары образовывалась пустота, и они сидели как на ладони на глазах немногочисленных наблюдателей.

Я еще раз должна вернуться назад, в прошлое, ко времени отъезда Государя в Крым (19 августа 1880 г.).

Мы оставались в Царском Селе с Великими князьями Сергеем и Павлом, которых в октябре отправляли в Италию, отчасти для поправки здоровья, отчасти, чтобы удалить их из Зимнего дворца. Я часто проводила с ними вечера и не могла смотреть на них без содрогания сердца при мысли об ожидавшем их страшном ударе, которого они в ту пору совершенно не предвидели.

Мать была для них предметом обожания, и после замужества их сестры Великой княжны Марии Александровны стала для них неразлучным другом до самых последних дней своей жизни. Великий князь Сергей был уже молодым человеком и, конечно, догадывался о связи своего отца, но когда однажды Великая княгиня Цесаревна попыталась его подготовить к мысли о возможности нового брака отца, скрыв, что он уже состоялся, юноша залился слезами и отказался верить.

— Нет, нет, папа никогда этого не сделает! — воскликнул он, и Великая княгиня прервала разговор.

В середине сентября Великий князь Наследник со всей семьей поехал в Крым к отцу. Мы жили в полном неведении относительно того, что там происходило. Конечно, до наших ушей, как отдаленное эхо, доходили какие-то слухи, но трудно было понять что-либо в хаосе противоположных подробностей. Как нарочно, этой осенью у меня не оказалось ни одного корреспондента в Ливадии. К тому же все старались быть осторожными и писали с недомолвками, что окончательно внесло сумятицу в наши умы. Я получила две или три загадочные и малосодержательные короткие записки от Нины Пиллар, одной моей приятельницы, фрейлины, которая проводила осень в Крыму со своей теткой иной Тизенгаузен, и еще письмо от графа Александра Адлерберга, который едва коснулся злободневного вопроса. Я приведу несколько отрывков из его письма — они достойны внимания своим выражением чувств к покойной Государыне. Должна сказать в объяснение, что в настоящее время я занята составлением сборника, в который должно войти все, что когда-либо было написано в стихах или в прозе о Государыне. Мне кто-то сказал, что граф Адлерберг как-то сделал словесный портрет Государыни (в стиле Аабрюйера) для нее самой, и я написала ему, попросив дополнить мою коллекцию этим портретом.

К великому сожалению, желание мое осталось неосуществленным, и вот что писал Адлерберг по этому поводу: