В царском кругу

— Я не могу больше оставаться собой, — произнесла она, — иногда, кажется, готова умереть от этого.

Она рассказала мне, что успокоенная обещанием Государя хранить свой брак в тайне, она приехала в Ливадию в уверенности, что княгиня Юрьевская не будет появляться у них на глазах и останется на своей вилле в окрестностях Ялты.

— Вообразите мое потрясение, — сказала Великая княгиня, — когда Государь встретил меня на пристани со словами, что княгиня нездорова и не смогла меня встретить. Я взглянула на него с великим удивлением.

— Как же я могу с ней видеться, если ваш брак содержится в тайне? — спросила я.

— О, — воскликнул он в замешательстве, — здесь так трудно что-либо скрыть, моя свита не может ничего не знать.

— Но моя-то совершенно ничего не знает, потому что я верно хранила доверенную мне тайну.

Александр II с морганатической супругой Екатериной Долгоруковой-Юрьевской и детьми Георгием и Ольгой.

Этот разговор происходил в карете. Я заплакала, а Государь с видимым усилием сдерживал свое недовольство. Вообразите, что мы испытали, когда, войдя в Ливадийский дворец, увидали княгиню Юрьевскую, выходящую из покоев Государыни в сопровождении своих троих бастардов? Я была не просто в отчаянии, я испытывала стыд перед присутствовавшими при этом слугами. Можете представить, каким невыносимым был для нас первый обед в кругу семьи! Я случайно бросила взгляд на дворецкого, подававшего блюда, — он был белый как бумага, руки его дрожали, на лбу выступила испарина. Княгиня, казалось, единственная владела собой. Она громко разговаривала без малейшего стеснения, ее дети бегали возле стола, а в кресле Государыни, на том месте, где мы привыкли видеть ее обыкновенно сидящей, развалились собаки.

На следующий день, несмотря на мои протесты. Государь ворвался ко мне и привел княгиню.

Таким было начало двухмесячных пыток, которым подверглись Наследник и его супруга. Между прочим, я никак не могу понять, зачем они оставались так долго в Ливадии. Возможно, конечно, что Великий князь боялся огорчить отца, сократив свое пребывание, сроки которого были оговорены заранее, но, несмотря на всю его деликатность и послушание, обстоятельства только усугубились. Император пытался постоянно расширить область уступок, и становилось все труднее ему угодить. Он не желал ничего понимать, кроме собственных привьгаек, укоренившихся у него за годы незаконной связи; вводимые им новшества были ужасны для его законной семьи, оскорбительны для ее чувств и гордости.

Цесаревна имела нравственное мужество какое-то время противостоять совершенно невозможным требованиям, но это вызвало вспышки ярости Императора по отношению к невестке, ярости, разжигаемой бесчестными наветами противоположной стороны. Неслыханное дело! Дошли до того, что в междоусобицу были втянуты даже горничные, и все эти гадкие сплетни попадали прежде всего на слух Государю, который, безусловно, верил донесениям своей ничтожной клики. Однажды во время такой вспышки гнева он, не владея собой, позволил себе сказать Цесаревне, что она должна не забывать, что она всего лишь его первая подданная. Не укладывается в голове, как человек, некогда необыкновенно сердечный, полностью перечеркнул себя и распустился до такой степени. Со своей стороны, княгиня Юрьевская имела дерзость упрекнуть как-то Цесаревну за то, что у нее часто красные от слез глаза.

— Так и было, — произнесла Великая княгиня, — я плакала непрерывно, даже ночью. Великий князь меня бранил, но я не могла ничего с собой поделать.

Чтобы избежать этого отвратительного общества, мы часто уходили в горы на охоту, но по возвращении нас ожидало прежнее существование, глубоко оскорбительное для меня. Мне удалось добиться свободы хотя бы по вечерам. Как только заканчивалось вечернее чаепитие и Государь усаживался за игорный столик, я тотчас же уходила к себе, где могла вольно вздохнуть. Так или иначе я переносила ежедневные унижения, пока они касались лично меня, но, как только речь зашла о моих детях, я поняла, что это выше моих сил. У меня их крали как бы между прочим, пытаясь сблизить их с ужасными маленькими незаконнорожденными отпрысками. И тогда я поднялась, как настоящая львица, защищающая своих детенышей. Между мной и Государем разыгрались тяжелые сцены, вызванные моим отказом отдавать ему детей помимо тех часов, когда они, по обыкновению, приходили к дедушке поздороваться. Однажды в воскресенье перед обедней в присутствии всего общества он жестоко упрекнул меня, rfo все же победа оказалась на моей стороне. Совместные прогулки с новой семьей прекратились, и княгиня крайне раздраженно заметила мне, что не понимает, почему я отношусь к ее детям, как к зачумленным.