Валенсия и Валентайн

Вот так все и было. Вот почему ей требовались те таблетки от Луизы. Она забыла, насколько плохо было без них. До этого она только один раз пыталась отказаться от лекарств; теперь все возвращалось. Первоначальный всплеск мании вызвал дискомфорт, но в то же время дал поразительный эффект. Она почувствовала, что отказ от лекарства был правильным решением. И последовавшее за этим краткое оцепенение было прекрасно – грусть и безразличие – и не бесконтрольно. Но это… это невыносимо. Сочетание того и другого. Отсутствие мотивации. Утрата всякого интереса к жизни. И в то же время странное обострение всех чувств, эмоций, тревог. Все казалось реальным, не только реальное. Этому ей пришлось научиться, когда она впервые начала встречаться с Луизой: отделять реальность от нездоровых, иррациональных моделей мышления, понимать, чего нужно бояться и с чем нужно работать. Теперь все смешалось, все слилось воедино.

Ей хотелось, чтобы Джеймс Мейс был с ней в машине, настоящий или нет, чтобы он дарил ей букеты слов и успокаивал. Если был он ненастоящий, возможно ли просто призвать его? Как вызвать галлюцинацию?

Она снова вспомнила парня, верившего и через десять лет, что его дочь все еще жива. Он не бродил по городу, думая о том, какой он сумасшедший. Он, наверное, просто считал, что общается со своей дочерью. Наверно, его устраивала такая жизнь, и было ли это трагедией? Люди всегда говорили о нем так, будто он должен был знать, что и как, понимать, как оно на самом деле. Но разве он сам это выбрал?

А как люди обращались бы с ней? Чем бы это ни было, реальностью или галлюцинацией, она вдруг ощутила острую потребность знать ответ.

Валенсия поймала себя на том, что оглядывается, гадая, что реальность, а что иллюзия. Это был скользкий путь. Может ли она доверять своему разуму в способности отличать рациональное от нерационального? Она прикоснулась к рулевому колесу, чтобы убедиться, что оно настоящее, но засомневалась в своих пальцах. Если она не может доверять своим ушам, как она может доверять своим пальцам? Она начала решать в уме простые математические задачи, потому что это почему-то показалось доказательством того, что она все еще реальна, все еще в контакте с действительностью, все еще в здравом уме.

Пятью три – пятнадцать. Пятнадцать умножить на три – сорок пять. Сорок пять умножить на три – это сто тридцать пять. Сто тридцать пять умножить на три – это… Ну, даже нормальные, здравомыслящие люди не дадут ответ вот так, с ходу, правда же?

Или нет?

Дышать.

Вслед за необыкновенно острым осознанием своей хрупкости пришло странное чувство, будто она смотрит вниз с большой высоты. Будто всю жизнь жила на краю обрыва и только сейчас увидела обрыв, который был там все это время.

Она вспомнила понедельник после уикенда с вечеринкой, когда дети разбрелись по коридорам, распространяя новость о прыжке Шарлин. Никто не комментировал ее состояние, все разговоры сводились к тому, что́ она сделала.

Она вспомнила Бетани, стоявшую у своего шкафчика с самодовольным видом, когда Валенсия вышла из-за угла по пути в класс.

– Кто так поступает? – громко сказала Бетани, хотя ее аудитория составляла несколько человек. – Честно, – добавила она, поймав взгляд Валенсии. – Даже если она сломает ногу или что-то в этом роде, я ее жалеть не буду. Она, наверно, просто хотела привлечь к себе внимание.

Чувство вины или наивность заставили Валенсию кивнуть. В любом случае за такую мысль – что Шарлин на самом деле не собиралась совершать самоубийство, а хотела выставить их всех в плохом свете – стоило зацепиться. Кто так поступает?

О том, насколько все плохо на самом деле, они узнали только в конце недели. Валенсия вспомнила, как брови директрисы, большие и темные, изогнулись вниз стрелой, указующей на ее сжатый, неулыбчивый рот. Она вспомнила, как женщина рубила слоги на мелкие кусочки своим языком из нержавеющей стали и выплевывала, словно ей был противен их вкус.

– Шарлин, – сказала она, – не вернется в школу – особенно в эту школу – никогда. В минувшие выходные она получила тяжелые, опасные для жизни травмы, и я не сомневаюсь, что вы все уже точно знаете, что произошло. Семья была бы признательна за слова поддержки – и, я бы добавила, извинения, – но, пожалуйста, никаких посетителей, поскольку они начинают длительный процесс адаптации к своей новой жизни. У бедняжки впереди либо долгий путь, либо вообще никакого.

– Вы что имеете в виду под «вообще никакого»? – подал голос какой-то придурок с задней парты. – Отсутствие травм?

– Я имею в виду, никакого пути. – Директриса обращалась ко всем присутствующим в классе, но Валенсия не могла отделаться от ощущения, что каждое слово адресовано ей лично.

Ее лицо и тело будто просели, и кровь отхлынула от щек.