Валенсия и Валентайн

Следующим из кармашка вылез Хвитцеркур. Если бы жизнь была музыкой, то почти все эти годы были бы звуками, эхом отражающимися от стен огромного концертного зала, страстно и безупречно исполняемыми лучшим в мире оркестром.

Мы путешествовали самолетами, поездами, кораблями, автобусами и велосипедами. Мы катались на подземном фуникулере в Турции, на «курином» автобусе в Центральной Америке и на лодке «тотора» в Перу. Мы научились ориентироваться в задымленных городах, где никто не говорил на нашем языке, и, что иногда бывает сложнее, в задымленных городах, где большинство людей говорили на нашем языке. Мы много смотрели: вверх – на небоскребы, статуи и памятники, вниз – на плавающие предметы, долины и пыльные улицы. Мы исследовали тропические леса и бесконечные пустыни, стояли на горах и пляжах, ползали по узким душным туннелям и стояли в полях, простиравшихся до самого горизонта. В один прекрасный день наши ноги проваливались в свежий снег, а на следующий наши пальцы горели на горячем песке. Мы видели животных всех видов, плавали с пестрыми рыбами и слушали странные крики, щелчки и визги, доносившиеся с деревьев в джунглях. Мы следили за нашим банковским счетом, который неуклонно сокращался, но каким-то чудом позволял продолжать.

И все это время мы лучше узнавали друг друга.

(Как восход солнца остается восходом солнца независимо от того, в какой вы стране и что находится между вами и ним, будь то океан, горный хребет или пустыня, так и человек остается одним и тем же человеком независимо от того, где он находится в мире. Он везде один и тот же, но ты видишь его по-разному в разных местах. Трудно привыкнуть к кому-то, когда фон постоянно меняется.) Я продолжала открывать что-то новое в мистере Валентайне.

Иногда это что-то было большим и важным; иногда – драгоценным и маленьким, мелочью, имевшей значение только для влюбленного человека. Мы исследовали миры – реальный мир и миры, которые представлял каждый из нас.

И вот что самое странное: я могла быть на рынке и, подняв глаза, успевала увидеть, как исчезает за углом зеленая куртка. Я могла стоять на обочине и мельком заметить ее в автобусе. Я могла проезжать на велосипеде мимо кафе и поймать ее отражение в стекле. Лицо человека в куртке всегда было отвернуто, и я не могла решить, то ли мой разум играет со мной злую шутку, то ли меня преследуют по всему миру.

Я начала терять счет времени – не то чтобы я не знала, какой сейчас день, месяц, год; я имею в виду, что перестала беспокоиться о себе на фоне проходящих часов и дней. Бывая дома, работая и ухаживая за больной бабушкой, я часто думала о своих «детородные годах» или «уходящей молодости» – о тех вещах, о которых тебе «положено» беспокоиться как молодой женщине (в отличие от мужчины). Но я не думала обо всем этом, когда мы путешествовали, и мне это нравилось едва ли не больше всего.

Но однажды дождливой ночью в Британии, когда мы развешивали мокрые носки на радиаторе в нашем гостиничном номере, я вдруг поняла кое-что прямо посреди предложения о чем-то другом. Я резко остановилась и, прищурившись, посмотрела на мистера Валентайна.

Он прищурился в ответ:

– Что? Что это за взгляд?

Я села на кровать и задумалась.

– Что? – снова спросил он.

Я покачала головой, успокаивая его, и он сел рядом.

– Думаю, – сказала я после долгой паузы, после того как сделала много подсчетов и прониклась уверенностью, – я беременна.

Рот у мистера Валентайна приоткрылся, совсем немного. Он откинулся на кровать и закрыл лицо обеими руками.

– Ты в порядке? – спросила я. – Расстроился?

Он притянул меня к себе, так что мое плечо оказалось у него под‐мышкой, а голова – на груди.

– Вау, – выдохнул он хрипло, и я почувствовала, как это слово прогрохотало у меня под ухом, как будто оно даже не слетело с его губ, а вырвалось из сердца. – Ух ты.

Несколько секунд мы лежали в благоговейном молчании, пытаясь осмыслить новость.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он наконец. Вопрос прозвучал нелепо после такого важного откровения, но за ним уже проступали вопросы куда более значимые, которые нам еще только предстояло обсудить.

– Хорошо, – сказала я. – Просто почувствовала себя немного… не в своей тарелке. Думала, что съела что-то непривычное. – Такое случалось в той поездке не раз. – Думаю, я немного взволнована. Но прежде всего – я боюсь.

– Что? – Я не видела его лица, но в его голосе звучало удивление. – Боишься? Чего? – Я не ответила, и он наконец неуверенно сказал: – Ну, знаешь… что у тебя будет ребенок?

– Уверена, что этого я буду бояться позже. – Я на мгновение задумалась, затем села и уставилась на себя, представляя, как у меня будет ребенок. – На самом деле… Да, сейчас я этого боюсь. Спасибо тебе.

Он рассмеялся.

– Но разве тебе тоже не страшно? – Спросила я. – Ты не боишься того, что будет потом?

Он непонимающе посмотрел на меня.

– А чего бояться? Что он укусит меня или чего-то в этом роде?