Валенсия и Валентайн

– Нет, всего. Буквально всего. Того, что мы умрем и оставим ребенка одного в этом мире. Того, что ребенок умрет. Что с ним случится что-то еще. Что из-за ребенка мы примем неправильные решения. Что…

Мистер Валентайн теперь тоже сидел. Он обнял меня и улыбнулся.

– О да. Наверное, я боюсь всего этого.

Мы долго смотрели друг на друга. Он положил руку мне на живот и как будто попытался проявить сочувствие, но был слишком счастлив.

Я старалась храбриться, как он.

– Думаю, если из-за страха отказаться от чего-то, то можно упустить все.

Он поднял брови и кивнул.

– Во всяком случае, все по-настоящему хорошее. Как наш ребенок.

– Вау. Наш ребенок.

Я потянулась за рюкзаком.

– Что ты делаешь? – спросил он.

– Еще одно? – с надеждой сказала я. – Хочу сделать еще одно. Мне нужно немного времени, чтобы обдумать это. Нам нужно вернуться домой, сходить к врачу, повзрослеть и все такое. Но сначала еще одно. Хорошо?

Он кивнул.

– По-моему, отличный план.

Я расстегнула кармашек, в котором лежал наш список.

– Итак, что тут у нас… – Бумажных полосок, еще не заполненных, было много, и на мгновение я почувствовала, как что-то порвалось в груди. Я подумала, что это будет наше последнее – на некоторое время – путешествие, что мне придется оставаться на месте, что многое изменится, когда мы вернемся домой.

Движение внутрь против движения наружу. Тишина против звука. Скованность против свободы. Могла ли я оставаться на месте теперь, узнав, каково это – идти?

– Салар-де-Уюни? Я правильно это произнесла?

Мистер Валентайн пожал плечами:

– Сомневаюсь, что мы произнесем правильно хотя бы половину. – Он взял у меня бумажку и попытался прочитать написанное. – Ю-ни? И-о-ни? О-ю-ни? Мы должны назвать так нашего ребенка. – Я закрыла глаза, улыбаясь, слушая, как он говорит. Я представила себе маленького мальчика, миниатюрную версию мистера Валентайна. Его волосы, его глаза, его улыбка, его чувство юмора, его манера говорить. Может быть, мой нос. Мне всегда нравился мой нос. – Мы должны назвать всех наших детей в честь мест, где мы были, – продолжил он густым, сонным голосом. – Тогда у нас должно было бы быть много детей. По пять за раз. Ты готова к этому? Что за безумие – думать о моих характеристиках, смешанных с твоими, и обо всех возможных маленьких перестановках – эй, ты спишь?

Я не спала, но засыпала. И не пыталась вынырнуть из дремы, чтобы ответить на его вопрос. Не было ничего, что мне нравилось бы больше, чем засыпать под звуки его голоса. Я просто улыбнулась и позволила себе утонуть.

– Вот, в частности, чем отпуск так отличается от реальной жизни, – говорит миссис Валентайн, поднимаясь, чтобы размять конечности, похрустывая, поскрипывая и постанывая, как будто по ней кто-то ходит. Она шаркает по комнате и делает музыку чуть громче. – Ты отправляешься в путешествие, зная, что увидишь какие-то достопримечательности, а потом вернешься домой и, скорее всего, никогда больше ничего такого не увидишь. Ты смотришь на пустыню или ступаешь в океан, зная, что это последний раз, по крайней мере на долгое время, и что тебе нужно впитать этот миг, сохранить его и отложить на потом. Так что сделай паузу и убедись, что правильно все воспринял.

Миссис Валентайн снова садится, пристально смотрит на Анну и, отдуваясь, улыбается.

– Вот только в реальной жизни ты ходишь туда-сюда, думая, что все хорошее будет длиться вечно, и ты застигнута врасплох, когда выяснятся, что это не так. И когда ты вдруг понимаешь, что это случилось в последний раз, время уже ушло. Уже слишком поздно.

Глава 27

Валенсия сидела на стоянке, уставившись на колл-центр – похожий на тюрьму бетонный блок. Таких тюрем, в которых ее заточили, было несколько. Единственный способ сбежать – прорваться.

Она выехала со стоянки, вдавила в пол педаль газа и склонилась над рулем, как женщина в том фильме про собак. Что-то пронзительно взвизгнуло – шины? люди? – и горячая волна обрушилась с грохотом, напоминающим грохот настоящей волны, только вместо воды здесь были огонь и стекло.

Валенсия открыла глаза и увидела, как разбитые передние двери волшебным образом соединились из кусочков. Жуткие звуки разом смолкли. Она попыталась успокоиться, попыталась расслабиться, но в итоге стала накручивать себя все туже, туже и туже. В воображении замелькали пугающие образы: автомобильные аварии, горящие дома, провалы в земле и незнакомец с ножом на заднем сиденье. Во всем была ее вина; все злились на нее, боялись ее, пытались причинить ей боль. Она ковыряла губу, пока та не начала кровоточить.

Стоило прекратить одно и другое, как разум начинал задавать ненужные вопросы и выкрикивать обвинения.