Валигура

– Он ближе ко мне, это точно, но не думайте, что я дружу со Святополком, когда я с вами держусь.

Лешек пожал ему руку.

– В тебе, князе Генрихе и Тонконогом я одинаково уверен, – сказал он. – Это дело нас всех, общего мира и счастья земель наших. Воевать с врагом святого креста, с благословением отца нашего римского папы – славно, между собой – недостойно.

Казалось, Конрад подтверждает слова брата, хотя его постоянно нахмуренное лицо, уста, сжимающиеся полуулыбкой, доказывали об иных мыслях, неумело скрываемых.

Разговор приближался к концу. Воевода Марек иногда глазами изучал князя Конрада, задавал ему вопросы, искал его взгляда, когда князь Мазовецкий, казалось, напротив, его избегал и к воеводе не приближался.

– Вы согласны или нет на св. Марцина в Гонсаве, потому что заранее нужно письма писать и людей посылать?

– На св. Марцина, – прервал Конрад, – или в Гонсаве, или где-нибудь около неё поудобней место найдём, всё одно.

– Не отдаляясь от границы, – прервал Воевода тихо, – потому что причина важная.

– Не со стороны Накла, – добавил задумчивый Лешек.

– Всё равно, – подтвердил епископ. – На Св. Марцина.

– На Св. Марцина! – повторил Конрад.

– На Силезию и к Тонконогому я отсюда пошлю, вы Святополку даёте знать.

– Это также можно объявить через Одонича, – добавил хмуро Конрад, точно всяких отношений со Святополком и подозрений в них хотел избежать.

Епископ Иво встал, опираясь на подлокотники стула.

– Пусть Бог благословит будущие совещания и пакты и вдохнёт в ваши сердца мир и братское согласие. Amen…

Говоря это, он вышел из комнаты, а так как князь предполагал, что он должен был направляться к его детям и жене, как ежедневно, не сопровождая его, попрощался только спешно низким поклоном с Марком, который выскользнул за епископом из комнаты. Братья остались одни…

Иво шёл к брату, о котором беспокоился со вчерашнего дня. Когда ему открыли дверь, при которой сидел на полу Сончек, Мшщуй лежал ещё, со вчерашнего дня ничего, кроме воды, в уста не брал. Постоянно спал или дремал. Обнажённый меч, на котором засохшая кровь ручейком на пол не стекала, стоял, опёртый о стену.

Взор входящего епископа упал инстинктом на него и задержался на почерневшем пятне от крови, которое осталось на мече.

Он остановился, сложив руки.

– Мшщуй! – воскликнул он, указывая на меч.

Валигура поднялся с кровати, вытирая глаза, из его груди вырывалось тяжёлое дыхание.

Дрожащий палец епископа постоянно был направлен на него.

– Мшщуй! Это кровь!

Старик безучастно посмотрел на свой меч.

– Кровь, – повторил он холодно, – немецкая.

Иво долго не мог вымолвить ни слова.

– Ты убил его! – простонал он дрожа.

За весь ответ Валигура только махнул рукой в сторону валов.

– Я выбросил прочь эту падаль, чтобы панского доме не оскверняла. Это был тот, от ран которого ношу шрамы.

И, обнажив грудь, показал красную полосу на ней.

Тревога и жалость рисовались на всегда ясном лице епископа.

– Мшщуй, – воскликнул он, – неисправимый грешник, окаменелый. И нужно было гостя пана твоего коснуться, того, который вчера у его стола хлеб с ним приломил.

Валигура не отвечал, держа голову опущенной, как виноватый, который готов на всякую кару, предвидел её и принимает.

Задетый епископ стонал.

– Что же с ним стало? Ранен? Убит? Где?

– Не знаю, – сказал Валигура, – я бросил его вон за огорождения.

Сончек, который стоял с тыла, начал что-то бормотать, так что епископ обратился к нему.

– Ночкой его сразу взяли немцы и прочь потихоньку увезли, рассказав только князю Конраду.

– Умершего или живого? – спросил Иво.

Сончек покивал головой.

– Кто его знает? У них душа крепко сидит, может, и живой, потому что двигался, когда его несли.

На это слово живой Мшщуй задвигался и невольно схватился за меч, точно хотел идти его добивать. Епископ страшным голосом крикнул ему:

– Брось этот отвратительный меч, потому что погибнешь и ты от него.

Едва сказав это пророчество, которое вызвало возмущение, епископ пожалел о нём, и замолчал, поднимая к небу руки.

– Miserere nobis! Miserere, Deus! – шепнул он потихоньку, и униженный, со стиснутым сердцем вышел из комнаты.

Мшщуй посмотрел за ним и, увидев Сончка, который стоял у порога, живо кивнул ему.

– Жив был? – шепнул он. – Это не может быть! Он пал.

Я бросил его… он убился. Должен был разбиться. Жив был?

Сончак крутил пальцами, не в силах ответить… Валигура упал на постлание… посмотрел на свои руки, как бы упрекая их в слабости, и тяжело вздохнул, потом на свой меч, который начал вытирать сеном, но застывшая кровь не сходила с него – оттолкнул его от себя, он аж упал, звеня, на пол.

В дверях показался осторожно заглядывающий Кумкодеш.

Валигура избегал его взгляда, боялся вопросов.

– Тебя епископ прислал? – забормотал он.

– Нет, я сам пришёл. Люди мне говорили, что ваша милость больны.

– Я здоров, – ответил Мшщуй мрачно, – здоров!

Кумкодеш заметил меч, лежащий на полу, и отступил.

Задумчивый, засмотревшийся на пол и застывшую лужу крови Валигура, бормотал что-то, затем, будто бы двигала им какая-то родившаяся мысль, он вскочил с кровати.