Валигура

– Значит, этому и поспешный отъезд Конрада надобно приписать! И его мрачную настроение при расставании.

– Мшщуй безумен в своей ненависти к немцам, – прибавил Воевода. – На дворе его держать опасно, хоть человек достойный.

Князь отворил дверь, призывая старшего маршалка двора, который поспешно прибежал.

– Что за дело и встречу имел Мшщуй Одроваж с немцем? – спросил он.

Старец, принадлежащий к приятелям князя и его семьи, колебался говорить при Мареке. Потирал руки, опечаленный.

– Ваша милость знаете, что у него немцы дочек похитили и увезли, – сказал он. – Будто бы одного из них он узнал в молодом Ландсберге, не удивительно, что на него накинулся.

– Он убил его? – спросил Лешек.

Старик гладил бороду, раздумывая над ответом.

– Жил, когда его из замка вынесли, – сказал он, – а что потом стало, не знаю.

– В панском замке достать меч, – отозвался Воевода сурово, – всегда преступление.

Князь стоял задумчивый.

– Марк, – сказал он через минуту мягко, – а если бы у меня кто-нибудь похитил детей, думаешь, я ему даже на пороге костёла простил бы?

Воевода не смел противоречить, повёл глазами вокруг, слегка пожал плечами.

– Милостивый пане, я не обвиняю его, но держать под боком таких сердитых людей – опасно!

VI

Была осень. Приближался тот день, на который возлагали великие надежды. Все готовились идти на границы к Поморью, в Гонсаву, где был назначен съезд.

Святополк и другие поняли выбор места как угрозу. Лешек шёл с частью своего войска, а другая, как говорили, должна была быть в готовности, и если бы поморский князь не покорился по доброй воле, легко бы ему было и Накло отобрать, и преследовать дальше.

Ничто, однако, не предвещало, чтобы великий съезд князей и духовных лиц разошёлся безрезультатно.

Лешек имел с собой и за собой не один собственный авторитет, не только всё духовенство, но Генриха Силезского, Конрада и Тонконогого. В Кракове собирались весело, хотя весьма встревоженная княгиня плакала, заклинала и просила мужа не ехать.

Тревожимый этими страхами, Лешек должен был вызвать епископа Иво, дабы слабой женщине влил мужество. Гжимислава поддалась поучениям духовного, змолчала, не говорила больше ничего, но из её глаз текли слёзы, а немые уста молчанием ещё умоляли – останься.

Лешек попеременно одного дня был готов её послушать, то, стыдясь малодушия, спешил с отъездом из своей столицы.

Вперёд уже выехали таборы епископа и князя, дабы в маленькой деревеньке приготовиться к приёму множества панов. Ставили сараи, строили бани, без коих в то время никто не обходился, а князья, воспитанные матерью-русинкой, были к ним привычные. Из княжеских и духовных имений свозили сено, складывали стога, ссыпали злаковые, муку и крупы для многочисленной челяди, сгоняли свиней, приготовленных для бойни.

Каждый из пастырей вёл с собой, кроме духовного двора, своё рыцарство, урядников, челядь, вёз палатки. На месте ничего найтись не могло, поэтому всё нужно было тащить за собой.

Епископ Иво должен был ехать вместе с князем, которого сопровождал прекрасный и многочисленный двор. Несмотря на старания Марка Воеводы, Мшщуй остался при нём, и был также назначен ехать с паном.

За несколько дней перед отъездом князя княгиня его так же, как других, позвола к себе, одарила и упросила, чтобы день и ночь бдили за паном. Это женское опасения серьёзные люди понимали и разделяли его, хотя никто не имел ни малейшей тревоги, ии подозрения. При такой силе, в такой громаде что же могло случиться с Лешеком?

Другим таким испуганным был несчастный Хебда, который заступал епископу дорогу, бросался перед ним на колени, и после безумного видения говорил, что видел князя во сне и наяву нагого, покрытого ранами.

Но кто мог обратить внимания на слова безумного? Бранили его и прогоняли, а Хебда не переставал твердить своё пророчество.

Опасались, как бы он не забежал дорогу Лешеку, не испугал больше княгини, потому что неустанно, кого встречал, предостерегал об опасности; поэтому была речь о том, чтобы запереть его в госпитале Св. Духа на некоторое время, пока бы не двинулись из Кракова.

Испытывающий к нему великое сострадание епископ, который, хоть оснащал костёлы и монастыри, но около дома часто ходил один пешком, за несколько дней перед назначенным отъездом, как обычно, встретил Хебду на своей дороге в костёл Св. Троицы.

Там он любил молиться, считая это дело за самое милое.

– Отец мой святой, милостивый отец, – воскликнул нищий, преследуя его, – не отпускайте пана отсюда, потому что я вижу кровь… кровь и мечи…

Иво остановился.

– Упрямый человече, – сказал он сурово, – разве не знаешь, что без воли Господа волос с головы человек упасть не может? Твоему безумию сочувствую, а пророчествам не верю, но других будешь тревожить… хочешь, чтобы я был вынужден приказать тебя запереть?

Была это самая страшная угроза, какую мог учинить Хебде благочестивый епископ. Не боялся он ни голода, ни холода, но одно напоминание о неволе приводила его в ярость. Он стоял и дрожал.