Валигура

Женщины, стоящие в центре, кричали.

Среди этой запальчивой борьбы разбойники не услышали, когда муж на сивом коне вдруг напал на них, и первому, который ему подвернулся, он так размозжил голову, что он упал, не вздоругнув, кровь только брызнула во все стороны.

Прежде чем нападающие заметили, что против них прибыла подмога, тот силач уже двоих из них уложил насмерть, а третьего его конь схватил за спину зубами. Тут же подбежал весь кортеж с обнажёнными мечами и криком, так что негодяи, заметив преобладающую силу, думали только, как избежать мести. Замешательство стало ужасным, потому что с двух сторон окружённые убийцы уже яростно защищали свою жизнь. Падали как подкошенные, обливаясь кровью, и вскоре земля вокруг была устлана трупами и ранеными и едва кто-нибудь из нападающих ускользнул живым.

Горстка рыцарей, среди которой находились две женщины, опасностью и боем приведённая в какое-то безумие и ярость, не могла ещё сдержать себя, и издевалась над ранеными и трупами. Муж на сивом коне, который прибежал на помощь, был Мшщуй Валигура. Тот, давно уже вытерев свой окровавленный меч о полу плаща, спрятал его в ножны, и стоял над трупами с физиономией победителя, который не много ценит совершённое дело и считает его делом повседневным.

Его лицо было снова спокойное, серьёзное, и хоть возраст отнял у него красоту молодости, имело ещё какой-то блеск жизни, который её заменял.

К нему и его товарищам направились теперь речи и глаза тех, которых Мшщуй спас от смерти и грабежа.

Но Валигура, заслышав рыцарей, говорящих на ненавистном ему немецком языке, стоял немой, холодный, как бы не слышал ничего.

Две женщины, которые стонали посередине, также начали благословлять его и благодарить. Одна из них, старшая, была вся одета в чёрное, тёмную вуаль, толстый шерстяной плащ и выглядела как монахиня. Её бледное лицо, пожелтевшая кожа, словно тех цветов, которые не видят солнца, говорила, что она, должно быть, долго сидела в замкнутом пространстве, среди стен.

Черты лица, хоть увядшие, имели выражение, какое даёт великое возгорание духа. Блестел он в её больших чёрных глазах, умных, которые велят уважать, в узких и сжатых, как бы силой воли, устах, в своде висков, которые лёгкие морщинки вспахали мыслями.

Страх ещё усугубил характер этого лица, из которого близость мученичества и смерти изъяли какой-то религиозный восторг. Теперь, точно выходя из сна, она тёрла белые похудевшие ладони, бледный лоб… смотрела вокруг – и её удивлённый взор задержался на величественном силуэте молчаливого Валигуры, который ждал, равнодушный, пока его свита расправится с ранеными негодяями.

Другая из женщин была гораздо младше, но уже начинала отцветать после первой весны; она имела личико деликатных черт, великой, восхитительной красоты, совсем отличной от распространённых на севере. Её чёрные впалые глаза, немного окружённые коричневой тенью, заслоняли веки с длинными чёрными ресницами, над ними сильно очерченные брови были также очень чёрными. Кожа лица немного смуглая, маленькие грустные губы, дивно правильный овал лица – делали её благородно и ангельски красивой. Так же ничего страстного, земного не портило гармонии этих спокойных линий, которые даже страх не смог скривить и сломать; придал им только ещё больше восхитительного выражения недоли.

Та младшая пани была одета в серое, хотя также имела чёрный плащ, и её более старательный наряд больше напоминал одежду светской женщины княжеского двора. Несколько золотых пряжек и цепочек видно было на её груди и руках…

Валигура, который в неё внимательно всматривался, потому что эти черты напоминали ему женщину, которую он видел в молодости, когда с братом был в Париже на учёбе, почувствовал, может, что эти воспоминания или какое-то милосердие притягивает его к ней. Этому способствовало то, что среди той группы она одна, ему казалось, не была немкой.

Со странным чувством он начал её разглядывать… скучал по дочкам, может, по женскому обществу, чего ему давно для сломанной жизни не хватало. Эта женщина пробуждала в нём какие-то застывшие чувства.

И она также с великой заинтересованностью смотрела на серьёзного мужа, который на все благодарности и поклоны немцев едва отвечал презрительным кивком головы. Думая из этого, что и её не поймёт, женщина, остыв немного, достала из-под плаща белую ручку и движением её начала благодарить спасителя, прикладывая её к сердцу. Её бледные губы улыбнулись так благодарно и грустно, что Мшщуй почувствовал сильное сострадание к ней. А когда увидел, что в эти минуты силы её оставляют, и, казалось, что она съедет с седла на землю, потому что лицо заволоклось трупной бледностью, он соскочил сам с сивого, чтобы её подхватить, и, не давая ей упасть, положил медленно на землю.

Это случилось в мгновение ока, а Мшщуй сам не знал, как сорвался с коня и подбежал к ней, когда она уже склонилась на шею коня.