Валютчики

— Не знаю. Начни раздергивать, поползут сопревшей бумагой, — переступил я с ноги на ногу.

— Восемьсот долларов. Хотели просушить, побоялись. Возьмутся коробиться. Они каким-то веществом пропитаны.

— Для защиты от внешней среды. Что ржавчина выступила, чепуха. В волокно внедрили металлические волоски. Они поржавели. Есть состав, коросту смывает.

— Знаю, замес годен для одной купюры, — перебил толстяк. — Намазал, подержал, замыл водой. А здесь нужно растащить.

— Тогда не придумаю, что предпринять, — посмотрев на пачку с надорванным углом на верхней купюре, на врезавшиеся по краям нитки, пожал я плечами. — Пройди на рынок, может, кто из опытных валютчиков подкинет способ.

— Подсказывали, — запыхтел клиент. — За восемьсот баксов триста нормальными.

— Вот видишь? — поднял я голову, не сразу охватывая взглядом лицо великана. — Хоть что-то вернешь. Иначе в мусорное ведро.

— Пусть бы пополам, — после раздумья ухнул клиент. — Такая дорога… Да мать, мол, убили по дороге, кровь и дала знать. «Москвич» пора менять, а она, мол, удачи не будет.

Отвернувшись к жбану, я принялся за изучение квадрата из долларов. Нащупал подобие щели на боковине, размером с лезвие бритвы. Ниже вторую. С другого бока ноготь протискивался тоже. Если влить воды и дать просочиться, то купюры, может быть, растащатся. С тонкими пластами справиться будет легче. Надо пачку освободить от ниток и бросить в кастрюлю с водой. Пусть откисает.

Толстяк не мешал, выпуская пар через губы трубочкой. Запах пота перебивал базарные, даже рыбный. Может быть, поэтому он вспоминал лишь родную мать в то время, когда другие мужчины ссылались на жену. Я повертел квадратик в руках:

— По сколько хочешь сдать?

— Пополам, — не замедлил с ответом толстяк. — Дешевле расставаться нет смысла. Легче попробовать раздербанить пачку.

— Попытаюсь повозиться, — пряча доллары, пошел я ва-банк. — Восемьсот баксов, цифра точная?

— Сорок одна двадцатка, сам перевязывал. Верхнюю не считаю, угол успели оторвать.

— Четыреста долларов. По двадцать девять рублей.

— Одиннадцать тысяч шестьсот.

— Одиннадцать с половиной?

— Одиннадцать шестьсот. Жадность фраера губит.

Я отстегнул сумму, клиент перелистал пятисотенные. Спрятав в нагрудный клапан, встряхнул моржовой ластой:

— Свою головную боль сбросил. Возьмись теперь ты. Что не пролетишь, сто процентов.

— Дай Бог на добром слове.

Два дня я мудохался с пачкой как мужик с разболевшимся зубом. И вот он, зуб, и подсобным инструментом не вырвешь. Она представляла собой монолит, могущий выдержать любой колюще — режущий инструмент. Поначалу намерился срезать нитки, но они так глубоко вошли, что бритвой, ножницами, ножом поддеть не удалось. Иголку не подсунуть. Попробовал накапать воды в щели по бокам. Никакой реакции. Бросил в чашку, залил водой в надежде, что нитки и банкноты за ночь размокнут. В первый, во второй дни ничего не произошло, словно баксы кто основательно проварил в клее. Решил проконсультироваться. И здесь ждало разочарование. Наполеон, Дэйл, другие спекулянты как сквозь землю провалились. Крутиться стало не на чем. Подтащил ноги к рукам, занялся прежним промыслом — перекидками клиентов валютчикам с центра. Опять приходилось пробегать мимо «своих» менял к армянам, ловя жадно-презрительные взгляды. Парни не пытались понять, что я ни на кого не пахал, считая это оскорблением собственного достоинства. В совдепии трудился на общество, в целом, на государство. Мог и бесплатно. Или на себя любимого, кроме святой обязанности — семьи.

Прошло больше недели, когда нарисовался один из профессоров «от базара» Дэйл. Заметив его, я дал знак, что для него что-то имеется. Решил, что заводить разговор о пачке купюр сразу не стоит. Может попытаться перекупить за сходную для себя цену. Она какой была, такой осталась, несмотря на то, что отмокала в течении двух дней.

Минут через двадцать подскочил тощий как тесовая доска Дэйл. Поговорив ни о чем, я предложил австралийскую монету времен королевы Виктории. Повертев ее в руках, Дэйл вернул.

— Ту шиллинг, прошлый век, — напомнил я. — Может быть, «Поющие в терновнике» не успели обосноваться.

— Ну и что, — приподнял костлявые плечи истребитель — перехватчик. — Пускай поторопятся, иначе накроют пыльные бури, и отары овец разбегутся по Австралии. Больше ничего?

— Ты же с фильдеперсовым фасоном. Два шиллинга тебе не валюта.

— Хоть пять. Знаешь, сколько их в фунте стерлингов?

— Было. До семьдесят первого года того века, — отпарировал я. — Теперь монетка превратилась в нумизматическую редкость. С двенадцатеричной англичане перешли на десятеричную систему. Как во всем мире.

— Не во всем… Это не главное. Что еще?

Вытащив прямоугольник баксов, я показал Дэйлу. Подумал, уцепится за них, но перекупщик руки не протянул.

— Опять не то!

— Почему, то, — прогундосил следопыт. Голос у него был с французским прононсом. — Каким способом собираешься раздирать. Рыхлый принес, похожий на Вещего, подручного Призрака?

— Он самый. Что желаешь сказать? — насторожился я.