Вальс одиноких

Появляется Мэрилин. В красном, как знамя, платье. Отчего-то покашливает. Приветливо улыбается Антону, направляется к Джонатану.

Мэрилин. Джонатан, умоляю… (Покашливает.) Я проглотила пуговицу, я умираю… (Покашливает.) Похлопай меня, не могу… Ой, не могу дышать… (Сквозь слезы и кашель обаятельно улыбается гостю.)

Джонатан. Зачем ты ее проглотила?

Мэрилин. Похлопай скорее, а то не могу…

Джонатан. Покажи мне, где тебя хлопать?

Мэрилин. Пожалуйста, тут, тут… Хотела ее пришить — а она…

Джонатан (осторожно похлопывает ее по шее). Ну, давай, буду тут…

Мэрилин

(покашливает). Ты шею сломаешь мне, что ты, Джонатан…

Джонатан (осторожно похлопывает ее по спине). Слава Богу, в Америке столько жратвы, зачем еще надо кушать пуговицу…

Мэрилин. Нет, Джонатан, что ты делаешь!..

Джонатан. Что делаю? — Я тебя хлопаю.

Антон (Мэрилин). Есть упражнение, я покажу! Повторяйте за мной: делайте руки так — вверх… (И сам поднимает руки.)

Мэрилин и покашливает, и одновременно ему обаятельнейшим образом улыбается, и послушно поднимает руки вверх.

Антон. Вверх-вверх-вверх, сколько сможете… Так-так, хорошо, хорошо… А теперь глубоко-глубоко вдохните и воздух держите… (Джонатану.) Скажи ей, чтобы не дышала!.. Она дышит!..

Джонатан.

А если, вдруг, лопнет…

Антон. Еще не дышите! Еще!.. А теперь опускайте руки!.. Можно! Жора, переведи!

Джонатан. Он говорит: ты такая красивая, Мэрилин, как родина-мать…

Антон. Пусть руки опустит! Вниз! Пора!.. Скажи, наконец, ей, что вниз надо руки, вниз!..

Джонатан. Он говорит, ты не женщина, ты — огонь!..

Мэрилин смеется, закашливается сильнее прежнего. Машет руками, уходит, все равно обворожительно улыбаясь гостю.

(Вслед.) Вода помогает! Лучше пей воду!

Антон (вслед). Надо дышать! Продолжать дышать! Переведи!..

Джонатан. Как ей дышать — она подавилась, видишь, бедная…

Антон (улыбается). Дыхание — жизнь, ты же знаешь…

Джонатан. Я знаю, я тоже, когда много хочу проглотить сразу, — я сразу же сам себе говорю: стоп, зараза, кушай потихоньку, а то будет нехорошо.

Антон (тем временем с интересом оглядывает жилище, рассеянно улыбается). Ну, если уже подавился — все же лучше дышать…

Джонатан. Лучше не давиться. Как это будет по-русски…

Антон. Чего по-русски?..

Джонатан. Как это будет по-русски — забыл, черт…

Антон (ближе подходит к карусели, разглядывает кукол). Какие они интересные… Откуда такие?..

Джонатан (мучительно вспоминает) Потом расскажу, не сейчас… Да успеешь ты, брось ты их…

Антон одним пальцем легонько толкает карусель — она вращается.

Память дырявая, все забываю, даже язык… Кстати, я теперь, Джонатан, Антоха, не удивляйся. В Америке Жора не говорят.

Антон. Да, я не знал…

Джонатан. Вот такие тут странные: Джонатан — вместо Жоры, Сэм вместо Семки…

Антон. Вижу тебя, наконец — не верю своим глазам!..

Джонатан. Ну, здрасти, я ваша тетя!..

Антон. До чего же я рад тебя видеть!

Джонатан. Да ладно…

Антон. Нет, очень!..

Джонатан. Ну, будет…

Антон. Серьезно!..

Джонатан. Я тут вспоминал… папаша твой, дядя Степан… он прощаться со мной не хотел. Обзывал предателем советской родины. А я молодой был, глупый. Плакал, обижался, лез к нему выяснять, почему нужно сидеть взаперти, когда можно не сидеть взаперти?.. Он мне опять плевал в лицо, кидался ботинками. Помню, один раз кинул утюг. Два сантиметра от уха — слава Богу, не попал. Потом он бежал за мной и кричал: предатель родины, предатель родины! Как ненормальный…

Антон (грустно улыбается) Он тебя любил.

Джонатан. А я его как любил! Больше, наверно, чем собственного отца. Вообще, Антоха, я вспоминаю, родители у тебя были — как самые настоящие родители! Помнишь, по воскресеньям они нас с тобой всегда брали с собой на рынок и покупали нам все самое вкусное? Ох, как я всегда ждал это воскресенье!..

Антон. Мама нам шила одинаковые рубашки.

Джонатан. Ох, какие это были рубашки!..